Валентин Костылев - Иван Грозный. Том II. Книга 2. Море (части 2-3). Книга 3. Невская твердыня

— Спасибо! Я знал, что ты человек правдивый, — сказал Шевригин.

Сидевший за спинами Поссевина и Шевригина Паллавичино, выполнявший обязанности переводчика, насмешливо улыбнулся, чего не могли, конечно, заметить ни Поссевин, ни Шевригин. То, о чем так таинственно и с такими оговорками рассказывает Поссевин, невелика тайна: об этом давно знает вся Европа, да и в других государствах разбойничьи шайки охотно привлекаются вельможами для сведения личных счетов и для выгодных нападений на замки других вельмож. Стоит ли просить Шевригина хранить это в тайне?! Таковы иезуиты: любят морочить головы другим людям. Паллавичино ненавидел иезуитов. Он хорошо знал их «работу» по Венеции, куда он со страхом теперь ехал.

Дорогою между Антонием Поссевином и Шевригиным было много разговоров о короле Стефане Батории.

Шевригин первый начал их. Он сказал:

— А ведь то правда, Антоний, что Стефана на престол в Литву посадили турки.

— То правда, монсиньор, но и то правда, что поляки и Литва сильно хотели видеть у себя на престоле вашего царя либо его сына, да царь сам будто бы не очень того хотел, выставлял невыполнимые требования, а то сидеть бы на польском престоле вашим русским царям.

— Не государь наш, а вельможи польские с Замойским и другими королями не захотели того… Помню я, у меня память хорошая.

— Император Максимилиан помешал. То я верно знаю, — возразил иезуит. — Сам ваш государь не прочь был поддержать эрцгерцога Эрнеста… Ваш государь в ту пору сдружился с императором. Этою сумятицей около польского престола воспользовался Стефан Баторий.

— А кто его поддержал, кто за него стоял? Его хозяин — турецкий султан. Не так ли?! — оживился Шевригин.

— И то правда, — ответил Поссевин.

— Государь наш в немалом удивлении, — продолжал горячиться Шевригин, — как же так?! Папа хочет воевать с бусурманами, врагами христианской церкви, врагами самого папы, а король, вашей же веры и друг папы, заодно с турками, с его врагами?

Поссевин чувствовал себя прижатым к стене, и все, что он мог сказать, это:

— Не моего ума то дело… Святейший знает, что делает.

— Наш государь всегда прямит. Идет прямой дорогой, а так не делает. Вот о чем он и просит папу, чтобы папа вмешался в нашу войну с Польшей, прекратил кроволитие христианской веры и склонил Стефана стать заодно с другими государями против врага всех христиан — турецкого султана.

Поссевин в раздумье закусил губу.

— Об этом мы поведем беседу с самим мудрейшим из государей, царем Иваном.

— Добро, коли так, — облегченно вздохнул Шевригин, а сам подумал: «Знаем мы, что у тебя на уме, — обратить Русь в латынскую веру! Того не будет!»

Во второй колымаге сидели Игнатий Хвостов и подьячий Антон Васильев. Все время подьячий зевал и крестил себе рот.

— Свят, свят Господь! — говорил он.

— Ты чего это? — спросил Хвостов.

— Грех один, Игнатий! Так вот все время в голову и лезут нагие бабы с отбитыми руками… Истинный Господь! На кой бес этакую вещь придумали?! Да и разбросали еще повсюду. Бесстыдники! Третий день все я думаю о том и никак понять не могу.

Хвостов с удивлением посмотрел на него.

— Не тужи о том, дядя Антон. Не наше дело. А коли грешно, грех тот взыщется не с нас с тобой, а на древних римлянах… Наша забота, как бы государево дело справить. Да так, чтобы государь батюшка доволен остался.

Антон Васильев почесал затылок:

— Оно вестимо. Государево дело превыше всего, токмо я все одно своей бабе о тех голых девках ни слова не скажу, будто и не видел их… Совестливый я дюже человек.

Игнатий рассмеялся.

— Расскажи ей лучше о тех, что цветы тебе приносили.

Лукавая улыбка мелькнула на лице Васильева, он покраснел.

— Как сказать… — произнес он, смутившись. — Панкрат лезет на небо, а черт тянет его за ноги. Так вот и мы… Всяко бывает.

В душе уже теперь Антон Васильев раскаивался, зачем завел разговор о каменных девах, никак не ожидая, что Игнатий коснется его грешных тайн. Немного подумав, он, как бы выразив свою мысль вслух, сказал:

— В каждом мужике бесово ребро играет. Все мы — адамовы ребятки: все на грехи падки… Да и то сказать: наслушался я там всего про римских пап да про ихних монахов — соблазн великий получился. Между прочим, нигде я и не видывал таких ласковых красавиц, как в оном граде. Ни в свейской земле, ни в дацкой, ни в немецкой. Э-эх, Господи! Грехи тяжки!

— Везешь чего-нибудь жене-то в подарок?! — спросил Хвостов.

— Образок везу… Распятие… да Пресвятую Деву… Баба у меня уж такая богомольная, такая богомольная…

Хвостов промолчал. Он вез в подарок Анне Годуновой расшитую шелком большую узорчатую шаль да ожерелье из янтаря. Где бы он ни был, кого бы ни видел, мысли его всегда были об Анне, о том: по-прежнему ли она его любит, не забыла ли, здорова ли? Он постоянно видел обращенные на него взгляды девиц и женщин, но он их старался не замечать, они просто докучали ему. Анна! Одна Анна!..

Путь к Венеции лежал через Флоренцию и Болонью. Проехать около пятисот верст Поссевин предполагал с остановками в дней десять, тем более что приходилось перебираться через снежные хребты Апеннин.

— Эти земли суть владения святейшего папы… Мы везде найдем приют и гостеприимство с грамотою, выданной нам его святейшеством, — сказал Поссевин.

И хотя в природе была весна, апрель, но дико и бедно показалось Шевригину все, что встречалось ему на пути. А таких обнищавших сел и деревень, какие были здесь, у отрогов гор, не приходилось Шевригину видеть даже в разоренной войною родной земле.

Горы были высокие, мрачные, речки мутные, озера какие-то темные. Дорога извивалась между ущелий, холмов, нависших над головою жутких скал, и всюду виднелись высокие вершины Апеннин, сверкающие белизной снежного головного убора.

В одной долине, стиснутой с обеих сторон отвесными скалами, вдруг из бокового ущелья, как из норы, тихо выехали несколько всадников, пытаясь загородить дорогу, но, увидав поодаль, позади колымаг, отряд мушкетеров, всадники снова скрылись в ущелье.

— Грабители… — спокойно сказал Поссевин, даже не повернув головы к Шевригину.

Истома, озадаченный его спокойствием, спросил его через Франческо: почему он так спокойно говорит о разбойниках? Поссевин ответил:

— Я был бы более удивлен, если бы нам попались навстречу честные люди.

Немного подумав, Поссевин добавил:

— А если у нас было бы лютеранство, то итальянцы все бы друг друга перерезали… Итальянцы — народ, живущий чувством, а не умом. Они должны быть католиками. Лютер — безбожник, развратитель народов… Счастье Италии, что на ее земле живет папа. Счастье наше, что Ватикан оберегает Италию от протестантов.

Поссевин стал объяснять Шевригину, какие преимущества католического вероисповедания перед лютеранским. Он подчеркнул с особым самодовольством в голосе, что недаром на Флорентийском соборе император Иоанн Восьмой Палеолог и патриарх Иосиф приняли унию с Римом. Взятие Византии турками, говорил Поссевин, не есть ли небесная кара, наказание греков за их продолжительное исповедание православия?