Валентин Костылев - Иван Грозный. Том II. Книга 2. Море (части 2-3). Книга 3. Невская твердыня

Царь снова поцеловал Марию и, помолившись на иконы, вышел из царицыной опочивальни.

Царевич Федор Иванович в саду около своих палат слушал, как бродячий монах играл ему на гуслях духовные стихиры. Дрожащим, старческим голосом гусляр пел:

Ирина, сидя на скамье с рукоделием на коленях, в почтительном молчании смотрела на мужа, лицо которого, молитвенно устремленное ввысь, выражало блаженное, неземное торжество.

Этого странника привел к царевичу ее брат, Борис Федорович. Зная набожность Федора Ивановича, Годунов старается угодить ему певцами, гуслярами, сказочниками, каликами перехожими.

Теплый, летний вечер; тишина, все заполнявшая кругом в кремлевских угодьях, располагала к мирному отдыху, к покою и тихой радости, только ласточки, с визгом проносившиеся над дворцовыми садами, нарушали благоговейную тишину. Да и то их нежные, пискливые голоса не мешали общему покою и довольству: казалось, и ласточки радовались красоте этого вечера.

Калитка вдруг скрипнула, и в сад вошел царь Иван Васильевич, а с ним Богдан Бельский, Никита Романович и Федор Федорович Нагой, отец государыни.

Иван Васильевич остановился, увидев царевича, сидевшего около монаха; с усмешкой на лице он покачал головою, вздохнул:

— К мокрому теленку и муха льнет. Кто это ему постоянно подсылает убогих старцев?

Подойдя ближе к Ирине, вскочившей при появлении царя, он спросил ее строго:

— Кто привел этого старца?

— Борис Федорович… — тихо ответила она, опустив голову.

Иван Васильевич нахмурился:

— Чего ради твой братец так печется о моем царевиче? Не нравятся мне сии душеполезные заботы его.

Царь подозрительно посмотрел в лицо Ирины. А затем, обратившись к ближним вельможам, повторил:

— Да. Не по душе мне сии заботы Бориса.

Федор, очнувшись от своего молитвенного забытья, медленно поднялся, подошел к отцу.

— Добро пожаловать, батюшка государь!

— Федор! Беда навалилась на меня, — опять у тебя гнусный бродяга чей-то! Берегись! Дальше будь от них!

— Слушаю, батюшка государь, — тихо, дрожа от страха, проговорил царевич Федор.

— Пришел я проведать тебя да побеседовать с тобою о делах как отец, государь твой.

— Что же, батюшка, побеседуем… — пролепетал Федор.

— Слыхал ли, что в Сибирь я отправляю войско под началом князя Быховского?

— Нет, батюшка государь, не слыхивал…

— А знаешь ли ты, что сибирский царек не платит нам положенной дани?

— Не слыхивал и того.

Царь желчно рассмеялся.

— Кому уж, как не тебе, то знать?!

Повернувшись к вельможам, царь приказал им удалиться, подождать его за калиткой сада. Когда ушли, он взял царевича под руку и велел ему сесть рядом с собой на скамью.

— Федор, — тихо начал он, — ты мой наследник.

Увидев, что гусляр стоит в дальнем углу сада, царь вскочил, погрозился на него посохом:

— Убирайся отсюда! Здесь не место тебе!

Странник в испуге бросился бежать в калитку.

— Много их что-то в Москве развелось. Не худо бы этого добра поубавить, — гневно сверкнув глазами, сказал он. — Садись. Можно ли тебе оставить царство, когда у тебя весь свет — в монахах, в странниках да в юродивых. Погляди, как царские дети в иных странах к престолу готовятся.

Иван Васильевич задумался.

— Помни: блаженны народы, именующие своих владык отцами. Кротость и величество должны сиять на челе царского отрока. Следует сделать себя народу любезным, а народ послушным. Вот каковы должны быть дела твои. Личина пономаря у царского детища — посмешище в глазах народа. Честь быть отцом народа — нелегко, Федор, дается. Имя победителя пишется на камне, а титло отца отечества запечатлевается в сердцах.

— Прости, батюшка государь, коли грешу перед тобою, не ведаю того, как быть любезным… — проговорил жалобным голосом царевич. — Молюсь Господу Богу, чтобы помог мне… Молюсь!

— Хотелось бы мне, чтоб стал ты во главе моих отборных полков, что пойдут на Кучума. Да не могу. Не годишься. Простые казаки, разбойники, волжская вольница годятся, а ты нет. Послал я за те горы казаков… После того пойдут и мои воины. Славное дело впереди.

— Пошли, государь, и меня…

Царь рассмеялся.

— Где уж тебе! Ты уж о них Богу молись. Оное более тебе к лицу. Где тебе устоять против коварных сибирских язычников?! Все войско погубишь. Э-х, сынок!

Во время этой беседы Ирина ушла в дальние аллеи сада.

— Позови жену.

Федор крикнул:

— Ирина! Ирина!

Она быстро приблизилась к скамье, на которой сидел царь с сыном.

— Не пускай к нему бродяг… Негоже царевичу забавляться их забавою. Коли еще увижу, голову срублю тому бродяге. Стыдитесь людей!

— Слушаю, батюшка государь…

Царь сощурил глаза, глядя на Ирину.

— Нет ли какого умысла тут? Не во зло ли нам то делается?

— Не ведаю, государь, о чем твоя речь? — смело сказала Ирина.

— Чего ради толкутся у вас святоши-бродяги? — строго спросил ее царь. — Ты не знаешь?! Отвечай!

— Царевич того желает.

— Точно, батюшка государь, точно. Сам я о том тоскую, — спохватившись, вмешался в разговор царевич.

— О Господи! — возведя глаза к небу, воскликнул царь. — Доколе же, Господи, ты будешь карать меня?

Он пристально посмотрел в лицо царевича Федора.

— Что ты, государь, так на меня смотришь?

— Страшно, Федор! Страшно твоему отцу! За тебя страшно.

Царевич с растерянной улыбкой взглянул на Ирину.

— Зачем страшиться? Молитвой господней отгоняю я от себя всякий страх. Ничего не боюсь, ибо с нами Бог, Вседержитель.

Царь Иван вскочил с места и, грозно замахнувшись на царевича посохом, закричал:

— Молчи! Над отцом смеяться вздумал?

— Что ты, батюшка! Что ты, батюшка! Я так… попросту…

— Царский сын ничего не говорит «так», ничего не делает «попросту». О, если бы я… — Царь закашлялся, схватился за голову, простонал.

Федор всполошился:

— Батюшка, что с тобой?!

Иван Васильевич не отвечал; низко согнувшись, что-то шептал про себя. Перед ним снова, как живой, предстал покойный Иван Иванович. Опять эти глаза!

Федор побежал в дом, принес маленькое распятие.

— Приложись, государь!.. Приложись!.. Лучше станет.

Царь тяжело приподнял голову. В глазах его были слезы. С ужасом он взглянул на сына, отстранив рукою распятие…

— Лучше бы… ты! — раздался его горячий, из души, казалось, вылетевший шепот.

— Святой водицы принести… Побегу принесу.

Царь через силу поднялся со скамьи и медленной, разбитой походкой вышел из сада.

В уютной, соседней с опочивальней комнате сидел на софе царь с черничкой Александрой.