Валентин Костылев - Иван Грозный. Том II. Книга 2. Море (части 2-3). Книга 3. Невская твердыня

Царь ядовито захихикал. Остановившись, низко склонив голову, задумался.

— Рыжий бес… Похотлив и хитер!.. Пролаза! Подальше от него надобно быть моему сыну — праведнику Федору, — сказал он как бы про себя. — Велю приделать Шуйскому хвост и выгоню его из Кремля в лес… Пускай скачет, как леший, за ведьмами!

Все в угоду царю, вместе с ним, громко рассмеялись.

— Ну, Бог с ним! — махнул рукой царь. — Кто из нас без греха?! Вот, глядите, — это сапфир. Я его очень люблю. Он охраняет, дает храбрость, бесстрашие, он веселит сердце, услаждает, пленяет глаза, прочищает зрение, удерживает приливы крови, укрепляет, восстанавливает силы.

Немного помолчав, Иван Васильевич сказал упавшим голосом:

— Изменил он мне!.. Я теряю силы, а он не помогает. Не нужен теперь он мне. Будь проклят он! Изменник.

Царь с негодованием бросил его на пол.

Бояре кинулись поднимать.

— Что вы бросаетесь! Словно голодные псы на кость… Бояре вы, а не конюхи. Не могу видеть я того позора! С такими боярами Московское царство должно унизиться. Слава Богу, иноземцы сего не видели… Поглядите на их вельмож… Да у них брадобреи и те индейским петухом ходят… А кто хуже: они или мы?! Ну, отвечайте!

Никто не решался ответить царю. Тогда он, ударив себя в грудь, крикнул:

— Мы!.. Мы — лучше! Разве вы не знаете того?!

Он долго сидел взволнованный, тяжело дыша, беспокойно ворочаясь в кресле.

— Я слабею, — едва слышно проговорил он. — Унесите меня. Больше не могу.

На следующий день царь Иван с утра в присутствии царевича Федора собрал у себя ближних бояр. Пригласил и митрополита.

— Плохо мое дело, святой отец, царевич и бояре, — заговорил он каким-то чужим, придушенным голосом, — умирать я собираюсь, а прежде того, слушайте. Прочитаю я вам свою духовную.

Собравшись с силами, царь мужественно, спокойно и внятно прочитал завещание, в котором объявлял своим преемником царевича Федора, а помощниками его: Бориса Годунова, Богдана Бельского и Никиту Юрьева.

В глубоком, скорбном молчании, опустив головы, прослушали царя присутствующие.

Митрополит прочитал молитву, благословил царя.

— А может, выживу? А? — вдруг сказал он, пытливо обводя взглядом окружающих.

И тихо сам себе ответил:

— Нет.

Царь все эти дни торопил Бельского выведать у колдунов о близости своей кончины. Ему хотелось знать, что о нем говорят колдуны. Бельский с ног сбился, бегая по «колдовскому дому» от ведьмы до ведьмы, от звездочета до звездочета, наслушался всего столько, что у самого у него стало в голове мутиться.

У одной ведьмы переносица чесалась каждый день с утра и до вечера — она предрекала уже через день кончину царю. Другая уверяла, что на крыше дворца она видит ворону, которая каждый день каркает с утра до вечера. Бельский сам ходил проверять — никакой вороны на крыше дворца не видел. Ведьма ему сказала: «Ты не можешь видеть, а я вижу. Царь должен умереть через месяц». Некий колдун все время тайком бегал к цареву курятнику и один раз слышал, что петух не вовремя запел. Колдун уверял, что царь обязательно умрет через неделю. Другой колдун попросил принести ему какую-нибудь старую одежду царя. Он увидел — мыши ее грызли, а это, по его словам, верный признак, что царь умрет через пять дней. Какой-то страшный старик и вовсе уверял, что он сам видел, как в Столовой царевой избе дятел бревно долбил — это значит: царю осталось жить двадцать дней.

Что скажешь царю?

Бельский после разговоров с колдунами старался не показываться на глаза больному царю.

Ивана Васильевича, по его просьбе, под руки отвели в дворцовую баню. Мылся там он долго, с видимым удовольствием. Стоявшие около бани люди слышали даже, как царь пел в бане песни. В предбаннике находился его врач и новый, любимый его слуга Родион Биркин.

Выйдя из бани в широкой рубахе и холщовых штанах, красный, посвежевший, царь сказал врачу:

— Поторопился я объявить свою духовную. Третий раз я собираюсь умирать и всякий раз объявляю духовную. Но, как видится, еще поживу, поживу назло боярам…

Вернувшись в свои покои, Иван Васильевич велел принести шахматный столик и шахматы.

Около него стояли Борис Годунов, Никита Юрьев, все Нагие и другие бояре.

— Бог милостив! — сказал Иван Васильевич. — Хочет Господь оттянуть мою кончину… Измучил я вас всех, наскучил со своим недугом. Поди, ждете — не дождетесь, когда умру… А я все живу, да еще в шахматы играю и обыгрываю вас.

Бояре, по обыкновению, начали уверять царя в своей верности ему и в том, что все жаждут видеть его, государя, опять здоровым, строгим и, как то было всегда, — справедливым и милостивым.

Царь молча, не глядя на бояр, расставлял шахматы.

— Ну, кто со мною сегодня будет играть? — сказал он, подняв голову.

Он обвел мутным взглядом полузакрытых глаз окружающих сановников, хотел еще что-то сказать и вдруг со стоном откинулся на спинку кресла; громко, на всю комнату, вздохнул и странно притих; голова его накренилась набок с теми же полузакрытыми глазами.

Среди бояр начался переполох. Кто посылал за водой, кто за «розовой водой» и «золотоцветом», кто за духовником и лекарями.

Борис Годунов взял руку царя. Она была холодна, безжизненна. Чтобы восстановить тишину и успокоить присутствующих, Годунов сказал:

— По-моему, еще есть надежда…

Но ему никто не поверил.

Вскоре все сановники с Борисом Годуновым во главе вышли на балкон дворца, откуда было видно собравшуюся уже внизу, на кремлевской площади, толпу.

В сыром, туманном воздухе прозвучал зловеще чей-то громкий басистый голос:

— Царь всея Руси Иван Васильевич скончался!

Внизу поднялся дикий вой и плач множества людей. Загудели унылым гудом кремлевские колокола.

Кремль окружало кольцо многочисленной стрелецкой стражи.

На похороны царя стеклось много народа со всех концов Русской земли.

Прибрели из леса и беглые мужики, предводимые Семеном Слепцовым, ушедшие в леса из вотчины Шуйского. Они откололись от ватаги Ивана Кольцо, не пошли за ним в Сибирь, а продолжали делать набеги на государевы и купецкие обозы.

— Что ж теперича с нами-то, Сема, будет: лучше ли мужику от того станет иль еще хуже прежнего? — спросил Слепцова старичок-ватажник, когда хоронили царя в Архангельском соборе.

Семен вздохнул, покачал головою:

— Нашим солнцем был месяц, так он солнцем для нас и останется. Один царь умре, другой будет… Мой отец говорил мне: глуп мужик, за то его и бьют. От крепостной работы, от барщины нечего нам ждать добра…

— Стало быть, опять в лес?!

— А куда же? Не во дворец же поминки по государю справлять. Как ни плачь о царе, а все на цареву дыбу вздернут, коли к его верным слугам попадешь… Надо докудова терпеть. Обождем еще. Мужик терпелив до золу — ждет задору. Чую, братцы: скоро настанет и наше время, пойдем горою на бояр и дворян!