Валентин Костылев - Иван Грозный. Том I. Книга 1. Москва в походе. Книга 2. Море (Часть 1)

…Параша тоже проснулась. Наскоро оделась. Стали вместе умываться. Воздух чистый, легкий. Параша смотрит на море, Герасим старается заглянуть ей в глаза.

— Ну, что ты уставился на меня? — говорит она, отвертываясь.

— Стало быть, на тебя теперь и смотреть никак нельзя? — смеется он.

— Не насмотрелся!..

Параша идет к Гедеону, гладит его шею, а украдкой косится на Герасима.

— Ну, ну! Иди! Я не буду больше на тебя смотреть! — кричит он.

— Ты думаешь, я и впрямь застыдилась тебя? — храбро пошла она навстречу Герасиму, стараясь не смутиться. — Оседлай коня! Я на море поеду. Купаться хочу.

Герасим послушно выполнил ее строгий приказ.

Параша ловко вскочила на коня и рысью поехала к морю. Несколько раз оглядывалась на Герасима, погрозила ему пальцем. Он провожал ее влюбленными газами.

Герасим мечтал, чтобы станица у моря стала прочною русской землей, где бы он всю жизнь провел с Парашею и с своими детьми, которых пока нет, но… они могут быть!..

Невдалеке, освещенный восходом, горделиво высился замок Тольсбург. Красиво развевался на нем русский стяг — стяг, с которым Герасим мысленно связывал всю свою и Парашину судьбу, свое боевое счастье и думы о долгой мирной жизни в будущем.

В Москве на Печатном дворе все оставалось по-прежнему. Иван Федоров и Мстиславец с товарищами продолжали трудиться над Апостолом.

Охима слегка похудела. Андрейку встретила она бурно. Сначала с восхищением осмотрела его статную в кольчуге и шлеме фигуру, затем крепко его обняла и поцеловала, а потом стала ругать. За что?! Ей думалось, будто он ей изменил… Она пристально глядела ему в лицо и со слезами в голосе говорила:

— У-у, бесстыжие глаза! Ишь, как смотрят!.. Пошто они у тебя красные?

— От дыма, от пыли, от ветра…

— От какого дыма?

— Постреляй из пушки, в те поры узнаешь!

Охима подозрительно покачала головой.

— Много баб видел?

— Ни одной!

— Вот ты и насмехаешься надо мной! Прежде того не было… Ты надо мной никогда не смеялся… Неужели ты не видел ни одной бабы?

— Видать видел, да што в том! — как-то неестественно зевнул Андрейка.

— А чего ж тебе еще надобно?

Глаза Охимы округлились, голос ее стал похож на шипение разгневанной орлицы.

— Охима!.. Никак, слезы?

— О Пургинэ [69] Гром. , накажи его!

— Чего ревешь? Чай, я не Алтыш! Нечего меня пытать!

Охима мгновенно перестала плакать.

— Не поминай Алтыша!

— Что так?

— Мне жаль его. Он не такой, как ты.

— Вестимое дело, кабы он был такой, как я, звали бы его Андрейкой, и глаза у нег были бы такие же, как у меня, и волосы…

Охима вдруг набросилась на Андрейку, опять стала его целовать.

— Задушишь! — нарочито испуганным голосом закричал Андрейка. — Что ты! Опомнись! Пусти!

— Бестолковая я, не сердись! Нет! Нет! Ты все такой же, как и был… Такой же хороший!

— Ну, вот! А я уже собрался уходить. Изобидела ты меня!

— Ужели ты, Андрейка? Ужели это ты?

— Я самый! — гордо произнес парень и засмеялся.

— О, спасибо Богу, спасибо!

Охима прижалась к Андрейке. Он слышал ее взволнованное дыхание. Ему почему-то сделалось жаль ее. Почудилось даже, что он и впрямь в чем-то провинился перед ней.

Он крепко поцеловал ее.

— Сам царь приходил ночью к нам, будто стрелец… Думали, ночной обход… но то был не стрелец… Все узнали его… Что было! Все на колени упали… Испугались! Он рассмеялся, велел встать всем. Смотрел на работу Федорова и благодарил его, сказал, чтоб скорее сделали книгу… А меня ущипнул на дворе… Ох, какой он! Глаза, страшные глаза!

— Ты что! Уж не полюбилась ли ему?

Охима, как бы дразня Андрейку, с улыбкой произнесла:

— Не знаю… Федоров сказывал — полюбилась! Что ж ты теперь на меня уставился? Не ради меня приходил царь. Из-за моря станки и бумага в Нарву идут… На коленях мы благодарили его.

Андрейка задумался: «Рано радоваться! Бог ведает, что будет! Дадут ли царю владеть морем? Против него и против моря уже в воеводских шатрах втихомолку ропщут. Надежи, мол, нет на такое дело. Справиться ли Ивану Васильевичу со всеми царствами? Пугают людей шептуны. Вот и выходит — постой да подожди! А пушки лить надо не мешкотно, а с усердием. Нужны хорошие, убоистые пушки! Нужно много таких пушек. И удивления достойно, как о том не думают люди».

— Ты чего нахмурился? — толкнула Охима парня. — Столь долго не видались, а ты каким-то бирюком сидишь!

— Эх ты, Охима!.. Ничего ты не понимаешь! — вздохнул Андрейка. — Сердце мое неспокойно… Нерадивы мы!

— Алтыш теперь, чать, долго не приедет? Чего же ты кручинишься?

Андрейка грустно покачал головой в знак согласия.

— Долго… Боюсь, что и совсем сгинет… твой Алтыш!

Охима вскочила от удивления.

— Што ж ты! Никак, разлюбил меня?

— Полно, Охимушка, садись!.. Не о том я! — стал оправдываться Андрейка.

— Нет! Нет!.. Говори… Надоела я тебе? — плачущим голосом заговорила Охима, теребя его за руку. — Вот какой ты! А я думала, ты хороший! Я думала…

— Постой!.. Постой!.. Полно тебе! Уймись!

— А я-то!.. Я-то, глупая!.. День и ноченьку все о тебе думала!

Андрейка совсем растерялся.

— Да слушай! — громко крикнул он, зажав уши. — Чего не чаем, то может сбыться. Вот о чем!.. Вчера из Посольского приказа подьячий Егорка приходил, сказывал такое, што я и по сию пору не могу опомниться…

Охима села за стол, закрыв лицо руками.

— Все, видимо, идет по Божьему веленью, а не по нашему хотенью, — продолжал Андрейка тихим, печальным голосом. — Войне, болтал подьячий, и конца не предвидится… Пушек много будем ковать и лить. И народу будут собирать видимо-невидимо. Будто царь имел совет с боярами, а на том совете царь так разгневался, что стало ему плохо и под руки его увели в государевы покои… Несогласие! А врагу того только и надобно… Вот что! Города берем, а что из того выйдет, коли несогласие?

— Стало быть, тебя опять угонят? — взволнованно дыша, спросила Андрея Охима.

— Да разве я о том? Глупая! Худых людей много около царя! Вот что! То одного воеводу посылает он в Ливонию, то другого, а иных в Москву возвращает… Ровности нет.

Шепотом Андрейка передал Охиме на ухо, что боярина Телятьева, того, что заставлял Андрейку стрелять плохим ядром, царь вернул с войны и будто в подклети у себя держит, пытает. А советники царские отстаивают Телятьева, наказаньем Божьим царя пугают. Особливо Сильвестр.

— Ты меня-то пожалей… меня… глупый! Что тебе боярин? Нужен он нам! Туда ему и дорога!

Андрейка махнул рукой.

— Бабе хоть кол на голове теши, она все свое.

Обнял ее крепче прежнего.

— Давно бы так-то! — прижалась Охима к нему, оживившись. — О тех делах пусть старики судят да бояре, а ты со мной…

— Чего?

— У тебя иные дела есть. Ты молодой.