Валентин Пикуль - Каторга. Богатство

— Подставь кепку, — велел ему Балабин.

С лотка он пересыпал в кепку бандита намытое золото. Дядя Шура, которому осталось «загорать» еще три годика, исполнился печали о бренности бытия.

— Пятьдесят девятая статья, — сказал он, — трепаться не любит… Ну что, урки, приуныли? Сейчас трахнем инженера по башке топором и мотаем всем гамузом до Якутска. У меня в кепочке столько, что по гроб жизни мы все обеспечены, и даже на девочек останется…

— Мотай, мотай, — ответил Балабин, снова склоняясь над ручьем. — Пропьешь золотишко с девочками, а потом что делать? Опять по башке топором трахать?

После работы ели у костра кашу со шкварками. Дядя Шура сказал, что надо бы придумать название прииску, который скоро возникнет здесь, оживляя колымскую глухомань.

— Назовем его Нечаянным, никто не придерется.

Воры, громилы и бандиты пустили его подальше: — Какой же нечаянный, ежели все мы вполне сознательно до Колымы докатились? Шарики-то свои перестукай, падла!

И хотя Балабин понимал, что ничего случайного в открытии месторождения не было, он все же вписал на карте новое название — Нечаянный.

Колыма понемногу раскрывала свои богатства… Была уже осень, ранняя и дождливая, геолог заторопил караван в обратную дорогу, чтобы до ледостава поспеть в бухту Нагаева, где стоял одинокий амбар (и где в скором будущем возникнет от этого амбара колымская столица — славный град Магадан!). По утрам заморозки уже трогали инеем землю, когда караван втянулся в речную долину Тенке. Дядя Шура растворил двери зимовья Ипостасьева.

— Идите! — позвал он. — Здесь никого нет… Похоже, что «насяльник» ушел навсегда. Но, подойдя ближе, Балабин увидел привязанные алыки, которые были перегрызены сбежавшими от голода собаками. Пригнувшись, он шагнул в затхлую яму зимовья и сразу же увидел Ипостасьева.

Он сидел за столом, уронив на руки голову, и казалось, что дремлет. Но это был уже не человек — это был лишь прах человека. Подле мертвеца лежали на досках горки самородного золота и кучка позеленевших, давно отстрелянных патронов. Серая плесень, покрывавшая прах, покрывала и доски стола.

— Что с ним? — не сразу сообразил дядя Шура.

— Просто умер. Умер от старости…

Но возле лавки, готовый к бою, стоял неразлучный «бюксфлинт». Балабин открыл его замки — все три ствола были заряжены, чтобы выстрелить немедленно. Балабин переводил взгляд с оскала мертвеца на горки золота, рассыпанные перед ним, и был оглушен мучительным вопросом: «Если он хотел жить, то когда же он собирался начать эту жизнь?..»

Уголовники нехотя вырыли яму, опустили в нее Ипостасьева. Балабин поднял над собою старое ружье. Ему крикнули:

— Ой, лучше не стреляй — разорвет эту заразу!.. Уголовники опасливо отбежали подальше, от могилы. Балабин нажал спуск первого ствола — выстрел, второй ствол — выстрел, потом ударил в небо оглушительной картечью. Настала вязкая, гнетущая тишина.

Помедлив, геолог швырнул «бюксфлинт» в могилу.

— Зарывайте, — сказал и отошел…

Он велел каравану следовать дальше, а сам нарочно отстал от него, чтобы подумать. Чтобы подумать о судьбе человека, который бесследно растворился в этих просторах, в трепете зябнущих осин, в загадочной путанице звериных троп…

«Кто он? И зачем жил?»

А сколько еще было на Руси таких, одиноких и проклятых, которые ушли в глубокую тень, почти не коснувшись радостей жизни. И на угрюмых берегах оставили после себя черенки лопат, ржавые кайла да самодельные лотки, в которых изредка им сверкали крупицы призрачного богатства…

Балабина невольно охватила жуть.

Чего искали они, эти люди, отчаявшиеся в зверином одиночестве? Неужели только удачи? Неужели только удачи — мгновенной и ослепительной, как ночной выстрел в лицо?

Балабин стал нагонять караван, уходивший в яркий круг колымского солнца, клонившегося над замерзающим лесом.

Что-то осталось навеки недосказанным.

Знать бы нам — что?

Ян Собеский — король Речи Посполитой в 1674–1696 гг. В 1686 г. заключил договор с Россией, известный под названием «Вечный мир» (прим. ред.).

Вожак, который оборачивается назад, особенно ценится среди каюров. При неизбежных и частых падениях с нарт, которые могут кончиться трагически, вожак, заметив отсутствие хозяина, сам разворачивает упряжку назад и возвращается за человеком, спасая его таким образом от верной гибели. (Здесь и далее примечания автора.)

Миллионка — район в старом Владивостоке, нечто вроде Хитрова рынка в дореволюционной Москве; в кварталах Миллионной улицы располагались притоны, трактиры и опиокурильни, там обитали гопники, воры и проститутки, скрывались беглые каторжники. Миллионка была уничтожена в конце 1920-х годов.

В. Л. Серошевский (1858–1945) — известный ученый-этнограф; знаток якутского быта, член Русского географического общества; после революции оказался в лагере Пилсудского. Его интересные книги печатались в дореволюционной России и в СССР.

Драгоман — переводчик при посольствах в восточных странах.

Позже японская военщина превратила Курилы в плацдарм для завоевания Камчатки; на Шумшу возникла мощная база Катаока, на Парамушире — Касивабара. На аэродромах Шумшу базировались два авиаполка, все побережье было укреплено подземными блиндажами, внутри которых укрывались даже электростанции и ангары для танков (глубина сооружений достигала 50 метров). В августе 1945 г. морская пехота Тихоокеанского флота взломала эти рубежи. После разгрома японских милитаристов все Курильские острова были возвращены СССР как исконные русские земли.

Это была наглая ложь. Ко времени прихода «Редондо» на Камчатку (5 мая 1904 г.) Порт-Артурская эскадра и крейсера Сибирской флотилии героически отражали все попытки нападения японского флота, а 2-я и 3-я Тихоокеанские эскадры (адмиралов Рожественского и Небогатова), формируемые из состава кораблей Балтийского флота, даже еще не трогались в путь.

Еще одна грубая ложь. Правда, что в начале войны японские крейсера в течение 45 минут вели обстрел Владивостока с моря, выпустив по городу около 200 снарядов, с самыми ничтожными результатами. Но японские корабли убрались сразу же, едва из гавани на их перехват вышли русские крейсера «Громобой», «Рюрик», «Богатырь» и «Россия».

Столб хранится в краеведческом музее Петропавловска-на-Камчатке; на нем сохранились дата (17/VII-1904 г.) и подпись того казачьего урядника, который выведен у меня под именем М Сотенного,

В период иностранной интервенции японцы послали на Командоры особую «научную» экспедицию, которая ради уничтожения всего поголовья котиков залила нефтью все лежбища. К счастью, разразился бурный шторм, волны отмыли берега от нефти и котики вернулись на свои природные места.