Валентин Пикуль - Каторга. Богатство

— Глогер прикончит вас, — сухо заметил Волохов.

— Сначала пусть он спросит у меня: желаю ли я быть приконченным? — спокойно возразил на это Полынов.

Вычегдов выразился чересчур конкретно:

— Ваша судьба решена. Если не желаете крупных неприятностей для себя, вам с Глогером лучше бы не встречаться… Именно со слов Глогера, я уже догадался, кто вы такой.

— Кто же я?

— Инженер! И вот мой добрый совет: наденьте шапку, застегните новенькое пальто и убирайтесь отсюда к чертовой матери.

Полынов снял шапку и, расстегнув пальто, сбросил его со своих плеч. Игнатий Волохов подивился его наглости:

— Мне такие герои уже попадались! Сначала идейный экспроприатор, а потом вульгарный вор. Кончали они, как правило, тем, что жестоко глумились — над прежними своими идеалами, мечтая в конце концов сделать экс или эксик лично для себя на такую сумму, чтобы потом стать зажиточным рантье.

— Вы недалеки от истины, — согласился Полынов. — Из боевой партии ППС я легально перешел в партию СПС, что легко расшифровать в трех словах: «партия — сам по себе».

— Какой цинизм! — возмутилась Ольга Ивановна. — Зачем вы пришли, не боясь нашего общего презрения к вам?

— Я же объяснил, что пришел повидать Глогера…

Отчаянно скрипнула калитка, послышались шаги.

— Так берегитесь — ГЛОГЕР ИДЕТ, — произнес Волохов.

Глогер сильно изменился, он даже постарел. Полынов, легко поднявшись, сам подошел к нему с первым вопросом:

— Так что там случилось с нашим Вацеком?

— Повешен! Но еще до разгрома «боевки» мы успели вынести тебе приговор, какого ты и заслуживаешь… Рекомендую вам замечательного подлеца! — с гневным смехом сказал Глогер, указывая на Полынова. — Пока мы в банке добывали злотые, проливая кровь за свободу будущей Речи Посполитой, этот сукин сын обчистил кассу в свою пользу… Я удивлен, что вижу его снова! Пусть он знает, что приговор партии остается в силе.

Полынов взял папиросу из пачки Вычегдова, и только этим жестом он выдал свое волнение.

— Выслушай меня! — резко заявил он Глогеру. — Я не признаю приговора, сфабрикованного в ресторане на Уяздовских аллеях самим Юзефом Пилсудским между рюмкою коньяка и бокалом шампанского. Еще до вынесения мне смертного приговора пан Пилсудский разложил всех вас налетами на банки и кассы, смахивающими на обычную уголовщину. А в преступном мире могут быть только банды, но никогда не возникнет никакой партии…

— Перестань! — грозно потребовал Глогер.

— Нет, — настоял Полынов. — Сейчас не ты мне, а я вынесу приговор, более страшный и более убедительный… Мне жаль бедного Вацека. Но мне жаль и тебя, Глогер!

— Замолчишь ты или нет?

— Не замолчу, — ответил Полынов. — Задумался ли ты хоть раз: во имя чего жертвовал своей жизнью, добывая в эксах деньги для того же пана Пилсудского?! Не он ли в партии польских социалистов проводит свою личную политику, а эта политика Пилсудского станет губительна для всей Польши.

— Не смей так судить о патриотах! — осатанел Глогер. — Кто ты такой, жалкий москаль, впутавшийся в наши дела?

— Да, я русский, — ответил Полынов. — Но мать у меня полячка, потому мне одинаково дороги интересы и Польши и России. Я не впутался в ваши дела, ибо всегда считал, что задачи революции для русских и для поляков останутся равнозначны…

Ольга Ивановна, закрыв рот ладонью, как это делают женщины из простонародья, слушала перебранку разгневанных мужчин, и она очень боялась именно конца их спора.

— Прекратите! — взмолилась она. — Убирайтесь оба на улицу и там разбирайтесь, кто прав, кто виноват, кому служит Пилсудский, а кому служите вы… Мне это все уже надоело!

Волохов и Вычегдов поддержали женщину:

— В самом деле, шли бы вы на Рельсовую…

Лицо Глогера уже перекосилось от гнева, он на свой лад понял это приглашение и выхватил револьвер из кармана:

— Не слушайте его! Этот человек способен любого опутать своей клеветой, и еще никакому Цицерону не удалось его переговорить. Но приговор партии не отменяется: смерть!

Ольга Ивановна с криком кинулась между ними, повиснув всем телом на руке Глогера, громко плача:

— Только не здесь! Только не в моем доме… пощадите меня и моего мужа… моих детей, наконец!

Глогер опустил револьвер, извинился:

— Добже, пани. Ради вот этой женщины, ради ее детей и мужа ее, которому осталось два года каторги, я откладываю исполнение приговора. Но ты не уйдешь от меня… не уйдешь!

И только сейчас он заметил, что из рукава Полынова за ним давно и пристально наблюдает жуткий зрачок браунинга.

— А ты большой дурак, Глогер! — сказал Полынов. — Я ведь, едва ты вошел, уже держал тебя на прицеле. И ты наверняка помнишь, что я обладаю счастливой способностью стрелять на полсекунды раньше других… Спрячь свое пугало! Мне жаль всех вас, сделавшихся жертвами убеждений пана Юзефа Пилсудского.

— Уберите оружие! — потребовала Ольга Волохова.

Мужчины спрятали его по карманам. Полынов взялся за пальто, кое-как набросил на голову шапку. Резко отвернувшись от Глогера, он неожиданно обратился к Вычегдову и Волохову:

— Вы правы, что в Лодзи была некрасивая история. Что же касается денег из Лодзинского банка, то я их… верну! Не сейчас, конечно, а гораздо позже, когда я буду убежден, что эти деньги пойдут на пользу народу… Прощайте!

За ним хлопнула дверь, и все долго молчали.

— А зачем он приходил? — вдруг спросил Вычегдов.

— Наверное, за моей пулей, — усмехнулся Глогер.

— Вряд ли он ее испугался, — ответил Волохов. — Этот человек слишком осторожен. Он осторожнее и хитрее тебя…

Вычегдов заметил, что картошка давно остыла.

— Такие Полыновы всегда будут опасны для общества, — сказал он, — и в этом вопросе я целиком на стороне Глогера.

Ольга Ивановна достала из кармана передника шпульку с нитками и стала прилаживать ее к швейной машине:

— Мне-то, матери с детьми, каково жить в этом мире?

Полынов доставил в трактир немало бутылей с самогонкой, и Недомясов был обрадованно удивлен его успехом:

— Ну, парень… с тобою можно делами ворочать. Откедова же нахапал столько? Где раздобыл?

— Не столь важно. Считай, что сам на пне высидел.

— Как бы мне за тебя на параше не сидеть.

— Гони кровь из носу! — велел Полынов.

Недомясов честно расквитался с ним, как и договаривались ранее, затем открыл одну из бутылок, принюхался:

— Вроде шибает! По такому-то случаю не грех и выпить за нашу коммерцию. Давай сразу по стакану дернем.

— По стакану молока, — отвечал Полынов.

Со стаканом молока он прошел в общий зал трактира, крикнув на кухню, чтобы для него поджарили яичницу с колбасой. Потом взял стопку газет, недавно прибывших с материка. «Новый край» писала, что правительство бухает сейчас миллионы на освоение Дальнего Востока, и потому делом ближайшего времени станет создание в этих диких краях условий, при каких человек не чувствовал бы свою оторванность от метрополии. Но тут внимание Полынова отвлек поэт из каторжан, обещавший за рюмочку спирта прочесть целую поэму о своих любовных страданиях.