Юрий Когинов - Страсть тайная. Тютчев

Судьба на первом же курсе свела его с однокашниками — Аполлоном Григорьевым и Афанасием Фетом, а потом с Николаем Орловым, сыном известного декабриста Михаила Фёдоровича Орлова.

В доме Орловых Полонский и познакомился с молодым Тургеневым, только что возвратившимся из Берлина и мечтавшим занять кафедру философии в Московском университете.

Но кафедры таковой и не было в первом нашем российском университете! Её упразднил Николай Первый, боясь вольнодумства. А вольнодумство существовало и без кафедр. Сколько было переговорено в доме Орлова, сколько перечувствовано в те годы!

Разные пути избрали друзья — и Григорьев, и Фет. Ближе всех по мыслям и, главное, по душевной открытости Полонскому пришёлся Тургенев.

Яков Петрович с особенной благодарностью вспомнил сейчас письмо Тургенева из-за границы, которое он получил три года назад:

«Ты не поверишь, как часто и с каким сердечным участием я вспоминал о тебе, как глубоко сочувствовал жестокому горю, тебя поразившему. Оно так велико, что и коснуться до него нельзя никаким утешением, никаким словом: весь вопрос в том, что надобно, однако, жить, пока дышишь; в особенности надо жить тому, которого так любят, как любят тебя все те, которые тебя знают...

Будь верен, что никто не принимает живейшего участия в твоей судьбе, чем я. Будь здоров и не давай жизненной ноше раздавить тебя».

Придёт время, и Полонский признается Тургеневу: «Я много-много тебе обязан за нравственную поддержку — мне кажется иногда, что, не будь ты моим другом, я давно бы погиб».

Теперь же, рассказывая Марии Фёдоровне о давней дружбе с Тургеневым, Полонский с глубокой искренностью и убеждённостью произнёс:

— Он человек доброго сердца.

— И я так думаю об Иване Сергеевиче, — подхватила Мари. — Ради Бога, не смейтесь надо мной, но Тургенева особенно люблю за то, что он так же искренен и добр в своих книгах, как в жизни. Он вывел в своих повестях таких людей, с которых хочется брать пример... Мне даже порой кажется, что Иван Сергеевич как бы подслушал мои собственные мысли и рассказал о них в своих сочинениях.

Мари вновь покраснела и опустила голову.

— Я знаю, — произнесла она, — может быть, об этом нескромно говорить, но ведь жизнь Лизы Калитиной из «Дворянского гнезда» или Елены Стаховой из «Накануне» иногда мне очень напоминает мою собственную. В одном лишь разница: они знали, как надо жить и что делать, а я пока не ведаю. Хочу что-то свершить очень важное, нужное людям и ума не приложу, как поступить... Вы не смеётесь надо мной, Яков Петрович?

— Мария Фёдоровна, вы самый чудесный, самый замечательный человек, которого я знаю! — с волнением произнёс Полонский. — И если бы я только мог...

Яков Петрович глубоко вздохнул и встал с кресла. Он медленно двинулся к стене, снова стал в своей мечтательной позе, потом возвратился к столу и, взяв руку Марии Фёдоровны в свою, открыто посмотрел ей в глаза:

— Если бы вы только знали, как я хотел бы вам помочь!..

Полонского взволновал этот вечер. Вот уже три года он был близок с семьёй Тютчевых, часто бывал у них на Невском. Обедал, приходил к чаю, читал в присутствии Фёдора Ивановича, Майкова и других общих знакомых свои стихи, восторгался произведениями друзей. Выдавались и такие дни, когда Яков Петрович проводил целые вечера в обществе Марии Фёдоровны. Однако, наверное, впервые здесь, в Овстуге, он задумался и над её жизнью, и над тем, как он сам относится к этой милой, умной и необычной девушке.

Что он знал о ней до сих пор? Мила, красива и женственна. Ей двадцать три года. Дома ведёт жизнь полузатворницы: то занята вышиванием, то шитьём, то переписыванием сочинений отца или школьных уроков братьев Димы и Вани. И это в семье, глава которой постоянно вращается в свете! Мари же выезжает к знакомым редко и каждый раз признается, что идёт словно на муку. И всегда после званого вечера жалуется: «Скука адская». А старшие сёстры — Анна, Дарья, Екатерина? Все трое закончили институт благородных девиц. Анна и Дарья — фрейлины императорского двора, которым завидуют все знакомые. И только Мари равнодушна к их карьере. Она — единственная в семье, получившая домашнее воспитание и образование.

Признание Мари поразило Полонского. Так вот она в чём искала идеал жизни — в следовании тургеневским героиням! Не надумано ли это?

Нет, Мария Фёдоровна права: её жизнь и в самом деле походила на судьбу героинь, которых создал Тургенев. И Ласунская, и Калитина, и Елена Стахова вот так же были в юности замкнуты в кругу семьи, казалось бы, изолированы от внешней жизни. Но там, в семье, они получили представление о долге и о подлинной нравственности.

Строго говоря, круг семьи для Мари сводился к влиянию матери. С детских лет под руководством Эрнестины Фёдоровны Мари научилась отлично рукодельничать, вместе они читали любимые книги; и потому вечера, проведённые дома, не казались скучными и унылыми. Наоборот, общение матери и дочери стало потребностью для обеих, сблизило и связало их.

В большой петербургской квартире Эрнестина Фёдоровна и дочь одинаково чувствовали себя неуютно, и казалось, что зима, которую они проводили в городе, была им в тягость. Зато с весной мать и дочь словно преображались. Наступала пора, когда они уезжали в Овстуг. И здесь, в глуши, они чувствовали себя на редкость привольно.

Выпадали годы, когда они, уехав из Петербурга ранней весной, оставались в селе на всю зиму. Деревенская тишь когда-то нравилась и Анне. Став уже фрейлиной при дворе, Анна не раз будет вспоминать сельские вечера, тосковать по лесам и долам любимого Брянского уезда. Но со временем эта привязанность у неё пройдёт, затмится той новой жизнью, которая станет её главным предназначением. А может, и привязанность эта была у Анны случайной? Видели ли вы когда-нибудь берёзку, которая невесть как угнездилась и растёт на высокой каменной стене? Со стороны кажется, что выдастся мощное дерево. Но только корни у той берёзки чуть зацепились за горстку земли, что нанесло на каменья ветром. Дунет он посильнее — и сметёт то деревце...

Полонский прожил в Овстуге всего несколько дней, но, однако, успел приметить, как глубоко привязана к этой своей малой родине Мари. Здесь был её мир. К ней постоянно приходили крестьянские женщины с просьбами и советами, и с каждой она терпеливо подолгу разговаривала. Вместе с управляющим имением ходила на сахарный завод, который решено было перестроить, и там выслушивала разговоры о том, как эту перестройку сделать лучше. А то ещё рассвет не окрасил неба, а она, надев подаренное ей крестьянками холщовое платье, обувшись в простые деревенские лапотки, спешила в лес и уже к утреннему чаю возвращалась с полным лукошком белых, ещё хранивших следы студёной росы грибов.