Юрий Когинов - Страсть тайная. Тютчев

Мари отложила перо, чтобы продлить наслаждение, вызванное только что произнесённым папа.

«Сияет Белая гора, как откровенье неземное...» — повторила она про себя последние строки. Но отец уже диктовал дальше:

Перо быстро занесло на листок все три строки, но остановилось перед четвёртой, последней.

«Как он сказал? О какой могиле?» — всё существо Мари напряглось, кровь, казалось, отхлынула от сердца.

— Папа, дорогой? Вы это о чём, о чём? — бросилась она к отцу и обняла его.

Пальцы её вдруг почувствовали, как вздрогнули угловатые, костистые плечи отца, и его щека прижалась к её руке. И тут же из его горла вырвались хриплые рыдания.

Мари хотела вскрикнуть, позвать на помощь, но что-то её остановило, и она сама подала отцу воды.

— Успокойтесь, ради Бога, успокойтесь! — продолжала она уговаривать отца и помогла ему лечь на диван. Но её внезапно пронизал озноб, потом жар прилил к щекам.

«Что со мной? — подумала она. — Нет, не со мной — с папа́. У него какое-то горе, большое несчастье. Но с кем несчастье, о чьей могиле он говорил? Все наши здоровы, все живы... Так что же случилось, что?.. Папа никогда не сочиняет стихов о том, что не касается его, не проходит через его душу. Значит, что-то стряслось. Но что?..»

Она быстро накинула на плечи пальто и вышла из дома. Лицо её горело.

«Какая же тайна мучает отца и кто ему в состоянии помочь?»

В Ниццу прибыл русский императорский двор.

А спустя некоторое время на рейде Виллафранки, близ Ниццы, бросила якоря русская броненосная эскадра. Военным кораблям, до этого крейсировавшим возле Ионических островов, был отдан приказ идти к месту пребывания императора Александра Второго.

Царская семья прибыла в Ниццу из Дании. Там состоялась помолвка русского цесаревича Николая с датской принцессой Дагмарой.

Мари ещё дома, в Петербурге, много слышала от Анны об императорском дворе, поскольку сестра сначала была фрейлиной великой княгини, нынешней императрицы, а затем воспитательницей её дочери Марии.

Наследник российского престола — необыкновенно красивый, даже женственный — влюбился в датскую принцессу горячо и пылко с первого же вечера, когда был ей представлен. Человеком он был скорее мягким по характеру, во всяком случае, лишённым гордости, но в то же время по натуре неглубоким, не очень способным к чувствам подлинным и размышлениям серьёзным.

Но императрица Мария Александровна хотела дать старшему сыну самое блестящее образование. Не случайно в число учителей сына она включила даже Кавелина, друга Герцена. Однако учение наследник одолевал туго. И не только плохо успевал в области науки — оказался, в отличие от многих Романовых, никудышным фронтовиком. Однажды на параде в Петергофе он перепутал команды и допустил ошибку в перестроении войск, за что император громко, не стесняясь свиты, сделал сыну грубый выговор: «Даже этому не можешь научиться!»

Однако ни будущих, ни настоящих царей, как известно, не выбирают. Разделять же торжества царской семьи — обязанность всех придворных. Вот почему помолвка и дальнейшее путешествие царствующих особ собрали за границей весь двор.

После торжественных празднеств можно было бы возвращаться домой, под петербургское небо, но врачи нашли здоровье русской императрицы Марии Александровны расстроенным и посоветовали провести зиму в тёплом климате.

Выбор пал на Ниццу. Император Наполеон Третий, узнав о решении русского двора остановиться на зиму на его, французской земле, предоставил в распоряжение Марии Александровны собственную яхту «Орел». А вскоре и сам явился в город, чтобы лично засвидетельствовать свои чувства. Затем императоры отбыли — Наполеон Третий к себе в Париж, Александр Второй в Петербург, а русский двор во французском городе зажил своею обычной дворцовой жизнью.

Для Тютчевых прибытие царской фамилии означало возможность вновь соединиться почти всей семьёй. С царским двором приехали Анна и Дарья.

Анна сразу же отметила в семье обстановку уныния и тревоги. Это было то состояние, которое она не раз подмечала и дома, в Петербурге.

Атмосфера семьи во многом определялась характером отца, и Анна поразительно тонко понимала всю сложность и противоречивость его натуры.

Минуло лишь несколько дней, как сёстры встретились. Одна из них что-то знала об отце и потому сама прислала Эрнестине Фёдоровне, своей мачехе, «таинственное письмо». Другая лишь терялась в догадках. Но вот 16 ноября Мари запишет в дневнике: «Гуляла с Анной тет-а-тет... Вообще, сколько грустного на белом свете!..»

В тот день сёстры вышли в сад. Пьянил тонкий аромат увядающей листвы, морской ветер был сырым и колким. Мари сунула покрасневшие пальцы в рукава пальто и поёжилась:

— Анна, ты представить не можешь, какая я мерзлячка! Целыми днями только и дрогну...

Анна и теперь, в свои тридцать пять лет, изъяснялась по-русски нечисто. Идо неё не совсем дошли эти типично русские слова — «мерзлячка» и «дрогну». Она только слегка улыбнулась сестре, но тут же её широкое, с волевым подбородком лицо стало серьёзным.

— Мари, ты уже вполне взрослая и можешь меня понять. — Анна перешла на французский. — Думаю, что в том состоянии, в котором оказались папа, мама и ты, я обязана сказать тебе всё откровенно и начистоту. Видишь ли, несколько лет наш папа находился в связи с одной особой. И вот совсем недавно, когда папа оставался ещё в Петербурге, эта несчастная женщина умерла...

Лицо Мари, обращённое к сестре, мгновенно побледнело, перед глазами поплыли чёрные круги, и она, чтобы не упасть, судорожно схватилась за руку Анны.

— Как? Так это правда, что папа?.. — произнесла она. — Да нет же... Что ты говоришь? Опомнись! — Но, сообразив, что Анне трудно говорить по-русски, сама перешла на французский: — Да, да, это, должно быть, правда! Ты знаешь обо всём, и именно ты тогда сообщила об этом в письме мама... Но как же, как же мама?.. Значит, они с папа́ врозь?

Мари задавала вопрос за вопросом, не в силах совладать с известием, которое её ошеломило. Рой мыслей возник в голове, и вопросы, которые она сейчас ставила перед собой и перед Анной, были лишь частью того недоумения, непонимания и несправедливости, которые так неожиданно свалились на неё.

Анна тронулась по аллее, взяв под руку Мари.

— Ты не совсем верно представила обстоятельства, — сказала она. — Папа горячо любит нашу... твою мама, как он любил когда-то мою, и — я знаю! — продолжает и теперь, когда её больше нет, хранить память о ней в своём сердце. Но только... Только и эта, новая, любовь захватила его. Он потерял голову, он разбит...