Юрий Когинов - Страсть тайная. Тютчев

— Это же как — читать и писать?

— А просто. Тоже только Балтийское море прошли, появилась на палубе диковина — шар не шар, а что-то вроде. Глобус, говорят, на нём все моря и страны показаны. Зачем, почему глобус? — стали гадать. А это чтобы наш путь к Японии каждый день обозначать. Залюбовались мы этаким чудом, а тут говорят: «Командир сказал, кто хочет учиться грамоте, получай букварь, тетрадку и карандаш, как ребятишки в школе!» На корвете нас сто семьдесят душ. Сто двадцать семь — ни бум-бум, ни одной буковки не знают. А слух такой: Николай Алексеевич, дескать, распорядился — никого силком не заставлять, только добровольно. Тут такое началось! Старослужащие, боцмана особенно, обиделись: эко дело — им в школяры идти! Ну, а мы, молодняк, с охотой стали учиться. Гардемарины, мичмана, младшие офицеры с нами занятия проводили... Вот ведь как мне и другим матросам Николай Алексеевич свет открыл!..

С балкона послышался голос Бирилёва:

— Маша... при... приведи... Марк... Маркианова...

Матрос вскочил, вытянулся в проёме двери:

— Здравия желаем, ваше... Узнали меня?

Бирилёв указал на кресло рядом, попытался улыбнуться:

— Вид... видишь, Маркианов, на якоре я. Вот так, братец, обернулось...

Маркианов продолжал стоять.

— Так и я по чистой отставлен, — сказал он. — Желудок не в порядке нашли. Только нам с вами, ваше благородие, на якоре не век стоять. Выгребем! Не в таких переплётах в Японском море бывали!.. Я ведь овстугской, тутошний. А возвернулся со службы, хозяйство в крайность пришло, старики померли. Налаживать всё заново надо... Так я пока, если дозволите, при вас побуду. А болезнь от вас отведу...

Когда Бирилёв и Маркианов вернулись с верховой прогулки, народу в Овстуге уже было полным-полно. А по большаку всё прибывало и прибывало. Тянулись пешком, ехали на подводах разряженные в вышитые холщовые платья девчата, парни в красных рубахах и в смазанных дёгтем сапогах. Мужики и бабы, те одеты скромно и чинно, но тоже по-праздничному, в костюмы, вынимаемые из сундуков, наверное, раз в год.

А товаров разных, живности — уйма. Не только на гулянье и пляски собрались — в престольный день в Овстуге ярмарка. Хороводами пошли девки с парнями, разнеслось с возов:

— Подходи, подешевело, а то даром отдадим!..

Смех, песни, пиликанье гармошки, выкрики, визг — всё слилось в воздухе.

Но вот, пробиваясь через толпу, загорланили и начали матерно крестить встречных и поперечных двое мужиков. Один — в картузе, сапогах и распахнутой кацавейке, другой — обмызганный, в разбитых лаптях. Навалились бабы, сгребли сердечных и отправили куда-то за ограду церкви, чтобы проспались.

Но сивуха уже ударила в головы и совсем молодым. Схватились пятеро парней, и окровенились у двоих носы. Этих утихомиривать не стали. Окружили, начали подзадоривать:

— А ну, кто кого? Овстугские дятьковичских или дятьковичские овстугских?

— Счас мы, шевординские, разберёмся! — размахивая бутылкой, объявился рябой мужик.

И вдруг бабий визгливый вскрик на всю площадь, заглушивший даже гармони:

— Ратуйте, люди добрые! Речицких бьють...

Когда Бирилёвы и Тютчевы выходили из церкви, народ расступился. Кое-кто из мужиков по привычке снял шапки, бабы стали кланяться. Пьяных постарались оттеснить, как говорится, убрать с глаз.

Бирилёв, проходя по площади, увидел парней, вставших друг против друга стенкой. Кивнул в их сторону:

— Давненько, Машенька, я не сходился в рукопашной... Не попробовать ли?

Мари взяла мужа под руку.

— Я тебя, Николенька, ни на какую войну теперь не отпущу! Погляди вон туда, на луг. Видишь, какие пляски и хороводы? Если не устал, пройдём туда?..

Вышло время возвращаться к обеду.

У ворот усадьбы — две белокаменные башенки под зелёными островерхими козырьками — стояла ватага ребятишек. Рядом с ними, чуть в стороне, женщины в пёстрых сарафанах.

Мари узнала Матрёну, Глашу, Евдокию — подруг детства. В первый же день приезда она свиделась с ними — пришли её приветствовать. Теперь поздравили с днём ангела. Но сегодня праздник не только у неё, Мари, — по обычаю, надо одарить гостей.

— Заходите, заходите в сад! — радушно пригласила она.

Вынесла кому что — расписные платки, косынки, ленты, нарядные бусы, предусмотрительно купленные ещё в Петербурге.

Эрнестина Фёдоровна тем временем, взяв в руки медную полоскательницу для мерочки, оделила ребятню тоже петербургскими гостинцами — грецкими орехами и леденцами. Девочки принимали лакомство прямо в передники, мальчики рассовывали гостинцы по карманам, прятали в картузы.

Несколько мужиков нерешительно перетаптывались у ворот. Маркианов глянул на них неодобрительно, шагнул навстречу, явно намереваясь их выставить. Он никак не мог забыть, как Антип Авдеев обидел Николая Алексеевича, наглым обманом пытаясь выклянчить у него червонец. Ясно, что и теперь мужики пришли в расчёте получить от барина на водку. Однако Бирилёв остановил намерения Маркианова:

— Погоди, Михаил...

Николай Алексеевич вспомнил драку мужиков сегодня на площади и своего вестового Антона, которому долго прощал, но вынужден был уволить за пьянство. И подумал, что, наверное, не надо одобрять дурные склонности. Однако посмотрел на Мари и увидел в её глазах что-то похожее на мольбу.

«Николенька, — как бы прочитал он в её взгляде, — я знаю, что тебе неприятно поощрять пьянство. Только в такой день люди могут дурно истолковать твой отказ. А ты не на водку, ты в честь праздника дай. К тому же разве все мужики пьяницы и драчуны, может быть, кому-то рубль — счастье, на дело он его обратит...»

И тут же вместе с мыслями Мари, которые передались ему, Николай Алексеевич вспомнил лица тех, с кем ходил в штыки на неприятеля в Севастополе, плавал в океанских широтах. Такие же простые лица, как и у его матросов, смотрели сейчас на Бирилёва. Но возникло перед ним и тёмное, заросшее цыганской бородой лицо человека, который подло и низко вымогал у него «красненькую».

«Нет, — тут же решил Бирилёв, — я не имею никакого права думать о людях плохо. Напротив, если бы не эти русские мужики, вряд ли бы я остался живым в том аду. Маша права — пусть у всех сегодня будет праздник». И Бирилёв, достав кошелёк, подошёл к крестьянам.

Сели за стол в просторной и светлой комнате, называемой большой столовой в отличие от другой, поменьше, где обедали в будни. Вот тогда и вручили Мари подарки. Николай Алексеевич — тридцать золотых из тех, что выдал ему морской министр «на табак», Эрнестина Фёдоровна — сто рублей ассигнациями, а Фёдор Иванович — новое издание сочинений Тургенева.

Когда внесли обед, оказалось, что Димин и Ванюшин подарок — на столе: в огромном блюде красовалась утка, зажаренная с яблоками. Братьям всё-таки удалось вчера на зорьке поохотиться!