Валерий Есенков - Игра. Достоевский
- Название:Игра. Достоевский
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Армада
- Год:1998
- Город:Москва
- ISBN:5-7632-0762-9
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Валерий Есенков - Игра. Достоевский краткое содержание
Читатели узнают, как создавался первый роман Достоевского «Бедные люди», станут свидетелями зарождения замысла романа «Идиот», увидят, как складывались отношения писателя с его великими современниками — Некрасовым, Белинским, Гончаровым, Тургеневым, Огарёвым.
Игра. Достоевский - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Временами он и сам находил свою твёрдую веру безумной. Ведь это всё самолюбие, эта его великолепная, небывалая вещь! Боже праведный! Может ли ещё что-нибудь в мире духовном считаться безнравственней, чем самолюбие, о гордости уж и нечего говорить? Разве не признанные всё это от века людские пороки? Разве не осуждены они той самой правдой земной, которой он призвал сам себя верой и правдой служить?
Но какое-то уже зарождённое, впрочем, ещё не окрепшее чувство убеждённо шептало ему, что всё это истинно так, что самолюбие, гордость, желание славы, точно, пороки, что нравственный закон справедливо их осуждает, но не в творчестве, только не там, где человек всего себя отдаёт на служение ближним, сжигает нервы свои, иссушает свой мозг.
Какие силы, какие богатырские силы потребны на творчество, кто посчитал? И, это ведь главное, откуда их взять, эти богатырские силы, когда ты всего-навсего человек? Как тут без самолюбия, как тут без гордости, как без головокружительной веры в себя вынести этакий труд на себе?
Нет, ведь в творчестве преображается всё. И самолюбие становится не слепой любовью к себе, ты на самом-то деле безжалостно, безрасчетно тратишь и тратишь себя, а любовью к тому, что свершаешь в поте лица, и гордость обращается не в гордыню, а в чистый восторг перед высшей целью своей, к которой идёшь, стирая ноги до кровавых мозолей, истощая нервы до бессонницы, до жгучей тоски.
Ведь не суетной славы желал он, замуровавшись в одинокую келью, не приветственных кликов разгорячённой толпы, как паяц, напяливший рожу на потеху толпы, нет, в ту одинокую келью завело его одно помышленье о том, что в ответ на подвиг творенья вырвется у кого-то из праха души чистая, честная, возвышенно-прекрасная мысль, что твоё вдохновение как небесное таинство освятит страницы твои, над которыми сам ты лил сладкие слёзы и в ответ над которыми станет плакать потомство — в самые увлечённые мгновения творчества эти светлые помышления невольно закрадывались в переполненную восторгом и сомнением грешную душу его.
А если не случается таких помышлений, если не веруешь с жаром, что напишешь самую славную, ни с чем не сравнимую, небывалую вещь, так и за стол не садись, не берись за перо, выльется из-под него лишь одна расхожая дрянь.
И он всё жарче, всё жарче верил в себя, с каждой удачной страницей, и вера его пылала неиссякаемо, неистребимо и ярко, подобно костру, который тёмной ночью кто-то разложил на лугу, временами ослепляя его, и, пусть безумная, она укрепляла усталую душу, обновляла энергию нервов и мозга, окрыляла прозаичную душу, которая без веры в себя ни на что не годна, разве что только на жалобный стон.
Тогда-то и полюбил он, с первого раза и навсегда, это счастливое, это могучее, это всё одолевающее на пути своём неукротимое движение творящего духа, полюбил так, что уже не умел и не желал длить бытие без него.
Неслыханным наслаждением было обдумывать повесть, мечтая о том, как славно и скоро напишет её, возбуждённо следя, как за одним поворотом сюжета, который придумал не кто-нибудь посторонний, а он, открывался другой, а там ещё и ещё, один занимательнее другого. Подобного наслаждения он нигде и ни в чём не испытывал. Что в сравнении с ним все иные наслаждения мира? Прямо ничто!
Впрочем, безоблачным наслаждением было только обдумывать и мечтать, как славно и скоро напишет целый роман. С каждым новым шагом вперёд к наслаждению примешивалась неуверенность, сомнение, а там и такая гнетущая мука, о какой прежде он никогда не слыхал.
Едва прояснялась главная мысль, повинуясь которой должна была жить, из самой себя вперёд двигаясь, повесть, в противовес этой мысли вскоре рождалась другая, рождалась из первой, и главной, но почему-то у него на глазах превращалась в прямую противоположность её, и представлялось неоспоримым, что эти две столь различные мысли совместить невозможно, а стало быть, невозможно поверить и в то, что именно в этой очевидной противоположности мыслей ему явилась истина жизни.
Получалось как-то именно так, что его бедный герой был и дорог до слёз, и до злости жалок ему. Да, он любил несчастного Вертера грязных петербургских углов, вместе с ним он готов был оплакивать его ничтожную, его безотрадную долю и скорбеть над беспомощным и забитым, но живым и страдающим существом, и он же презирал эту слабую, жалкую душу за то, что она не могла, не мечтала, разом однажды освободясь от наваждения ложно понятой справедливости и ложного идеала, одним сильным и смелым рывком или погибнуть, пусть безвестно и тихо, в своём закопчённом одиноком углу, или вырваться вон, к жизни независимой, к жизни достойной.
Да ведь, помилуйте, если размыслить, не надобно никаких и рывков. Не на подвиг он звал, его стремления были скромней, да и подвиги в этих мелких житейских делах всё равно ничего разрешить не могли. Он почти умолял: о своём истинном достоинстве вспомни, своим истинным достоинством укрепись, не унижайся и не завидуй, тотчас узришь, что окружают тебя не лихие враги, поднявшие на тебя разбойничий нож клеветы и обиды, а несчастные, неловкие, неумелые люди, такие, как ты, позабывшие о достоинстве человека, и ты сам себе сперва помоги воротить человеческий образ, не из самолюбия, но из самой естественной потребности человека. Сознай и приведи в действие все свои лучшие силы в жизни действительной, ведь счастье не в том, чтобы сидеть сложа руки, а в том, чтобы своим собственным, неутомимым и вечным трудом развить и на практике применить все наклонности, все способности наши, данные Богом, и ты, лишь только уверишься в этом, не подвигом, достойным македонских и цезарей, а, может быть, самым мелким, но именно своим собственным, упорным, беспощадным трудом вытащи себя из угла, пуговки на мундире пришей, переписку возьми по сорок копеек за лист, а уж после пуговки-то и переписки, этой помощью самому же себе укрепив свой собственный дух, другим помоги, сколько сможешь помочь, тогда в других-то и не увидишь врагов. Братья мы все. В сознании нашего общего братства наше возможное счастье. Жить в братской любви наш единственный долг.
Это и была его кардинальная мысль, то есть выходило, что две. Да и те, что помельче, тоже бойко теснили друг друга в непримиримом противоборстве между собой, каждая силясь одна утвердить свою однобокую истинность, исключительное право существовать одна-одинёшенька, без беспокойной подруги своей, однако ему-то они обе были одинаково дороги, понятны и близки, и порой он прямо-таки изнывал в колебании, не решался, не знал, которой из них отдать предпочтение, тогда как они, стремительно ширясь в этой заклятой братской вражде, крепли, росли, увлекали его за собой, и от каждой из них вновь рождалась, тоже рождалась другая, отчего борьба противоположных начал становилась всё напряжённей, всё злей.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: