Раиса Иванченко - Гнев Перуна

— Не брошусь, воевода. — Волхв еле собрал силы для тех слов, — Мои боги говорят мне, что ты не сотворишь мне ничего, Ян. Я ведь защищал людей от напастей и голода.

— Защищал татьбой? Грабежом? Где твой брат Рост?

— Мой брат Рост не грабитель и не злодей. Он отбирает лишь то, что богатеи забрали у смердов. Зерно и животину, дабы дети не померли от голода.

— Рост со своими людьми убивает велеможных [57] Можный, можец, велеможный — богатый. , сеет непослушание и смуту. Он примет смерть. И ты примешь смерть.

— Сие благо, воевода, — смерть! Но мои боги говорят мне, что я не умру. Буду жить сам, и вера моя будет жить.

— Брешут твои боги, волхве. Свяжите его, эй, дружина! Заткните глотку, пока не найдём Роста!

— Уже утро, воевода, — сонно пробасил отец Михаил. — Утренница сеется на небе.

Вышатич посмотрел вверх. Над чёрной полосой леса, которая снизу отсвечивала розовыми вспышками угасающего костра, синел край неба. Он делался на глазах прозрачным, более широким.

Воевода утомлённо опёрся на рукоять меча. Кто-то дёрнул его за стремя. Ян Вышатич испуганно вздрогнул. Кажется, он задремал в седле? Помнит густую синь края неба над лесом, а теперь там разлит розовый свет.

Перед ним стоял неизвестный старец.

— Ты воевода Ян?

— Я. А ты кто? — Вышатич крепче стискивает коленами бока своего длинногривого коня. Тот напрягся, наставил уши, готов был в любой миг сорваться с копыт.

— Я Рост, — вызывающе расправил плечи длиннобородый.

— Рост? — Вышатич не мог поверить.

— Сам к тебе пришёл. Отпусти брата моего Сновида. Наши боги добром тебе воздадут.

— Ваши идолы? Ха-ха! Вот эти деревянные обрубки? Ничего не могут они, эти колоды неотёсанные. А ты от Бога истинного будешь иметь наказание. Яко и брат твой соумышленник. Ты, может, ещё большее наказание будешь иметь, ибо сколько погромил властоимцев! Сколько людья совратил в грех! Эй, дружина!

Старец молча протянул руки вперёд.

— Позорище вокруг и лжа... Бери меня, воевода. Приму смерть с братом своим.

— Достойно молвишь, волхве, — обрадовался Вышатич. — Но откуда узнал, что я здесь?

— Боги молвили мне об этом.

— Боги?! — Ян Вышатич нахмурил светлые брови. — А может, тот парень?..

Волхв Рост промолчал. Ему стало безразлично окружающее — и прошлое, и будущее, и заповеди, и молитвы. Душа его слишком была утомлена бедами и борьбой. Он ожидал покоя. В отличие от своего старшего брата, Сновида, Рост не владел отчаянно упрямой верой в старых богов. Жил более земной и греховной жизнью, ближе к сердцу принимал обиды и горести людские. Теперь же предпочитал пойти в царство Пека [58] Пек — бог кровопролития и смерти в славянской мифологии. , нежели бездеятельно наблюдать, как вокруг торжествует ложь, обман, как процветает лицемерие, а истина обрастает неправдой, как велеможные и попы обкрадывают память человеческую, как охотно люди убивают собственными руками и свой старый обычай, и своё великое прошлое... В будущем не было уже места ни для него, ни для его брата Сновида.

— Бери меня, воевода, сам.

— Бог наш с нами! Это он просветил тебя, грешник, и привёл на стезю покаяния! — приближался с дружинниками отец Михаил. — Да святится имя твоё, о Господи!..

Дружина Яна Вышатича возвратилась во град в полдень. Били колокола в храме Успения, как в пасхальный день. Печальной цепочкой тянулись к своим разорённым хозяйствам люди. Им обещано прощенье грехов за отступничество. Теперь от них ожидали смирения, покорности и исправных платежей князю.

На отдельной подводе везли двух волхвов. Люди со страхом глазели на этих мужей. Они были привязаны верёвками к перекладине, какую вытесали ещё в лесу из трёх осин.

— Смотрите, злокознивцев поймали!

— Исчадия сатаны...

— Что вам говорят ваши боги? Почему не спасают?

Кое-кто из гражан бросал в них комья земли, палки, черепки. Такова уж судьба поводырей, которые не оправдали надежд...

Сновида и Роста распяли на кресте, установленном на церковной площади, и сожгли живьём. Ни стона, ни проклятий не услышали люди из уст старых волхвов. Пепел от этого костра рассеяли по ветру. С тех пор осталось одно грустное воспоминание.

Долго люди обходили стороной Боярский лес и заброшенное капище в нём. А потом исчезли из памяти людей имена Сновида и Роста.

Зато долго ещё помнили воеводу Яна и его пребывание в Василькове-граде.

На Дмитрия Мироточивого, праздник которого падает на месяц октябрь, воевода отыграл свою свадьбу в княжеских теремах. В жёны взял дочь кузнеца, ту самую Гаину, которую выхватил прямо из волховского пламени.

Отец Михаил ещё долго в своих проповедях рассказывал о Божьем персте, который указал Яну Вышатичу дорогу к требищу, помог разгромить мятежников и спасти суженую свою, Богом для него избранную жену — Анну Претичеву. Кто был сим перстом Божьим, отец Михаил не говаривал. Воевода также не вспоминал Наслава. К чему? Так более доверия и больше славы ему.

Наслав же о себе ничего не мог сказать. Был далеко от воеводиного ока. Побаивался, что Яновы мечники охотятся за ним, убежавшим татем. Ибо отряд Роста весь был схвачен. Некоторых повесили ещё в лесу, некоторых бросили в яму-поруб, а кое-кто купил себе прощенье изменой. Сбежавший печерский черноризец, который приблудился к Росту, тот самый Еремея, да Наслав не знали, где приклонить голову.

Вот так оба и появились на Печерских кручах под стольным градом Киевом.

Стояла глубокая осень. Ветер подгонял тяжёлые стада обвисших серых облаков над взгорьями правого берега Днепра. Сердито пенились седые мутные воды реки, даже казалось, что ворчит она и кружит в чёрных водоворотах шальные круги, поглощая всё, что, случалось, падало с берега в воду. С прибрежных дубрав и лесов тучами поднимались сухие жухлые листья, уже прибитые изморозью первых холодов. Оголились каменные и деревянные стены Печерской обители. Чёрными слепыми норами воззрились к небу узкие влазы в монашеские пещеры схимников, которые нынче опустели. Черноризая братия перебралась за стены, в кельи. Надо всей монастырской горой кружили стаи крикдивого воронья. Предвещали морозы, снега, буревеи...

Двух приблудших нищих в обитель не пустили. Вратарь-мних оповестил о приказе отца игумена — никого из мирян не впускать во двор монастыря. Дальним странникам отводился небольшой дом вне монастыря.

Там можно было остаться на ночь, согреться у печи, похлебать постных щей или чечевичной похлёбки, которую сам Иисус Христос с удовольствием хлебал. И только к заутрене да на вечернюю молитву можно было попасть в монастырский храм.

Еремея ходил насупленный и угнетённый. Мучился мыслью: примет ли его назад отец игумен Феодосий и какое покаянье назначит ему за ослушание?