Раиса Иванченко - Гнев Перуна

Как только густые дождливые сумерки закрыли небо непроницаемой сетью, Славята остановил свой отряд. Осторожно вслушивался в звуки и шептанье ночи. И шла дума за думой в голове. Будто братья они — Славята и Урусоба. От одной матери — Отрады-Улы. Но один из них был половчин, другой — русич. Кому из них судьба приготовила будущность? Встреча на Сутени покажет. Может, сегодня ему суждено сложить голову на этом поле половецком. Может, он уже сейчас торопится на встречу со своей смертью. Как тот оторванный бурей листик дуба, который долго кружит над местом, где должен упасть.

За долгие годы своих мытарств на Руси Славята так и не нашёл своего счастья. Не стал ни богатым, как Нерадец, ни отцом своих детей, как Борис, брат его, не пустил корень в землю, которая приняла и согрела его.

Славята надеялся, что Рута, убежав из полона, возвратится к матери, поэтому сам сразу же, как только перешли они Днепр, уехал к Мономаху. Прибыв весной к старой Любине, Руты не нашёл. Поставил Любине новую избу у дороги. Вдвоём выглядывали Руту. А потом вместе поняли, что она уже сюда не придёт.

Любина сказала затосковавшему Славяте:

— Не вернётся сюда наша Рута. Женись, сынок, на другой. Так суждено, видно, тебе... И мне...

Славята упрямо молчал. Только вспыхивали его продолговатые синие глаза. Прожил у Любины два лета. А потом вывел из конюшни своего коня, вскочил в седло — и умчал по дороге. Его позвала к себе Степь...

Мономах ласково принял своего воина в дружину. Дал ему сотню новых ратников, назвал старшим дружинником. Теперь Славята имел коня из княжьей конюшни, и меч, и собственную кольчугу, княжескими ковачами кованную.

И имел земли собственные — за Сулой, где кочевали орды половецкие. Сколько хотел, столько и мог брать этой земли — князь переяславский щедро одарил его... Эту землю ратники-вои пахали мечами русскими двусечными, засевали своими чубатыми головами и белыми костьми.

С тех пор Славята неотступно ходил с Мономахом во все походы. Весь почернел, будто обуглился. Длинные чёрные висячие усы уже взялись сединой. И имел Славята доброго коня и острый меч. Да скорую смерть. Правда, костлявая Морана пока что побаивалась его. Может, берегла для того, чтобы вот в такую весеннюю ночь под тёплым дождём он ещё раз спас свою любимую Русь — своего князя, а может, и своё загубленное счастье...

Хан Алтунопа велел перейти Сутень за полночи перехода к стану русичей, чтобы как раз на рассвете упасть на них серой стаей.

Славята этого не знал. Медленно и осторожно шёл со своими всадниками вдоль берега. Ничего не было видно в эту беззвёздную весеннюю ночь. Только шумел дождь и глухо топали копыта о размякшую от дождя землю. Но было хорошо слышно ровный плеск волн. И вдруг равномерное дыхание реки нарушилось. В воде кто-то фыркал, кто-то разгребал воду, шумел волной. Послышались неясные тихие оклики! Переправа! Вот здесь половцы переправляются на сторону русичей.

Опытные вой Славяты вмиг разделились на две группы и широким бутом охватили место переправы. Половчины барахтались в воде и долго возились на берегу. Как только они отвели лошадей от камышей, сразу же попали под точные и неумолимые удары двусечного русского меча. Алтунопа, выбиравшийся на берег последним, увидел перед собой всадников, которые почему-то молча подступили к нему. Сообразил лишь всё в последнюю минуту, когда почувствовал смертельный удар в грудь...

...Славята бросил голову хана Алтунопы под ноги Мономаху:

— Сие самый хитрый и сильный батыр Алтунопа.

— Что он хотел?

— Хотел тайно ночью напасть на наш стан.

— Урусоба хотел нас обмануть?

— Может, и так. Но может, и нет. Урусоба — от полонянки-русинки. Ему не доверяют. Но он старший в роде Итларя. Потому — старший хан.

— Отдохни, Славята. Скоро утро...

Славяте показалось, что он успел лишь на мгновенье сомкнуть глаза и провалиться в сладкий сон. Его уже толкали в плечо. Ещё не расклеил век, а настороженное ухо улавливало тревожный говор, ржанье и топот лошадей.

Открыв глаза, огляделся вокруг — в предрассветной темени неба уже высеялись звёзды. Лагерь шевелился, седлал коней, строился в полки. Тесными рядами, один за другим, медленно двинулись вдоль Сутени. Густым лесом копий ощетинились первые ряды, будто разрезали глухую темень и несли на острых наконечниках свою жизнь и свою смерть...

Перешли на другую сторону Сутени. Орда Урусовы и Белдюзя вдруг ожила. Степняки спали на лошадях, поэтому в один миг они были уже готовы к бою. Первые ряды русичей, положив копья у колен, стянули луки, наложили в тетивы стрелы — и одновременно пустили их на ещё топтавшийся лагерь половцев. За первым рядом — то же сделали второй, третий, десятый... безустанно посылали стрелы на своего извечного врага. Ордынцы беспорядочно суетились. И так же беспорядочно, нестройно летели их стрелы на приближающуюся плотную стену русских всадников...

Первые ряды половцев испуганно потеснились назад, сметая своих. Что там? Какая сила у русичей? Задних не видать. Передние жмут на тех, кто за ними. И вновь суета. Растерянность... Беспорядок...

И вдруг могучий глас Мономаха, так знакомый русским ратникам:

— На-а копие-е!

Вмиг отлетели за плечи луки — и ощетинившиеся копьями ряды русских воинов помчали на ордынцев. Первые ряды сцепились врукопашную. Трешат древки копьев. Звенят мечи. Но задние ряды половцев дрогнули и помчали прочь. Передние бросились за ними...

— За землю Русскую!.. — догонял их раскатистый клич.

Впереди половцев бежали ханы всех родов. Дрожали хвосты их бунчуков. Из-под береговых зарослей выскакивали отряды засады русичей, хватали беглецов. Позже записал летописец: «И убили тут в бою двадцать ханов: Урусову, Кчия, Арсланопу, Китанопу, Кумана, Асупа... и прочих...» Белдюзь же попал в руки Святополчьих воевод. Киевский князь сказал:

— Пусть его судьбу решает Мономах... — Его голос ещё дрожал от азарта боя. Он всё ещё не верил, что так быстро всё окончилось, — лишь небо посветлело и солнце ободком своего круга показалось из-за небосклона.

Белдюзь низко кланялся Мономаху в ноги, льстиво заглядывая грозному переяславскому князю в очи:

— О, великий Мономах! Не погуби!..

Славята сурово смотрел на пленника, переводил Мономаху эти моленья хана. Он только что видел мёртвое тело Урусовы.

— Почему не сложили своих бунчуков пред русичами? Почто творите разорение на нашей земле?.. — грозно вопрошал Мономах.

— Погубил себя!.. Погубил!.. Не послушал Урусовы... — царапал своё лицо хан Белдюзь. — Князь!.. — Он упал на колени. — Возьми всё моё золото и серебро! Ромеи и хазары-таврийцы дали мне два меха золота за пленников, которых мы должны были им продать на Сутени... Возьми их! Возьми всё — оставь мне жизнь!..