Раиса Иванченко - Гнев Перуна

— Иисус мучился и принял смерть за грехи и злодейства людей. Так говорят священные книги, Нестор, — вмешался Ян Вышатич. — Потому и прощает грехи людские.

— Если бы мы помнили об этих его мученьях! — воскликнул Нестор. — Не творили бы новых. Были бы, наверное, более справедливы к людям. И к Богу. Ведь мы Иисуса одели в золотые наряды, окружили славой. А если б он, этот мученик, появился среди нас в сию минуту? Побитый, растерзанный, с терновым венцом на окровавленном челе? С тяжкою ношей креста? И если бы в ту минуту за ним гнались вот те богоборцы и хулители, которые распяли его, и закричали: «Мы снова тебя разопнём на кресте! Ты проповедуешь любовь, а мы — ненависть. Ты поднимаешь дух смиренных и покорных, а мы — прославляем гордых насильников и отчаянных своевольцев! Ты зовёшь в царство небесное, а мы желаем получить его на земле! И ты, ничтожный и лживый, снова будешь распят нами!» Много ли из нас, воевода, бросились бы в эту минуту на помощь Христу? Не оставили бы мы все, здесь собравшиеся, его одного, с глазу на глаз с убийцами?

— Как думаешь ты, Нестор? — тихо спросил Изяслав.

— Я думаю, князь, что каждый здесь стоящий спасал бы лишь себя. А то ещё и помог бы палачам. Трусы — первые сподвижники убийц. Тако было извека.

Монахи стыдливо стали опускать глаза вниз. Им всем показалось, что они только что свершили то преступление, о котором сказал Нестор. Только вместо Иисуса перед ними был Еремея — их заступник...

Игумен Стефан вдруг будто проснулся, поднял вверх лицо:

— Зело учен есть Нестор наш, князь...

— А как было раньше? На нашей земле были трусы? — не выдержал Вышатич.

— Были. Одни племена боролись. Иные сидели за их спинами. Одни умирали, другие же сытели и возносились гордыней. Бросались в распри...

— Хвала Богу, кончились навек распри на нашей земле, — снова встрепенулся Стефан. — Наш князь законный...

— Распри не кончатся, владыка, пока в наших душах будет жить себялюбие, пока мы будем молчать среди торжествующего зла, — строго молвил Нестор, оглядывая притихшую братию.

— Прости! — вдруг упал перед ним Демиан. — Это он всё!.. Он!.. Еремею... покалечить велел!.. А мы!..

— Где он? — вскричал Нестор.

— Там! — плачущим голосом отозвался Демиан и указал рукой к конюшне.

Нестор тут же направился туда, где стонал, кляня Бога и людей, несчастный Еремея.

А Стефан принимал гостей в трапезной. Беседу с властителями мира лучше всего вести за столом.

Когда Нестор вернулся из конюшни, его окликнул Вышатич:

— Отец!.. Отец Нестор! Новость ведаешь? Ваш игумен Стефан хочет уйти от вас — в княжеский монастырь на Клов. Хочет там владычествовать. А ты пойдёшь с ним? Велел тебя спросить владыка.

— Нет. Не пойду с ним. Не прощу ему Еремеиной обиды. Пусть подобру уходит. Иначе братия свергнет его.

— Кого же ваша братия захочет избрать себе владыкой? — пристально остановил на Несторе свои косые глаза Вышатич.

— Захочет великого Никона. Вот вернётся из Тмутаракани... Если князь Изяслав простит ему давний грех против него.

— Простит! Уже простил. Ведь его слово подпирает нынче власть Изяслава.

— Ну, вот и хорошо. Я останусь при своём деле — буду пергамен свой писать. О прошлом рассказывать.

— Говорят, ты смысленый в старых письменах. У меня есть какие-то давние писания. Может, поглядишь?

— О чём они? — насторожился Нестор, как ловец учуя зверя.

— О походах великого Святослава и о старом Игоре есть. Будто ряд [127] Ряд — договор. какой-то...

— Ряд? Уверен, что это — ряд?

— Уверен. Только не пойму, то ли Игоря, то ли Святослава. И о княгине Ольге есть сказание — о мести её древлянам [128] ...о княгине Ольге есть сказание — о мести её древлянам. — Ольга (?—969) — княгиня, жена киевского князя Игоря Рюриковича; правила в малолетство сына Святослава и во время его походов, около 957 г. приняла христианство. В 945 г. князь Игорь, не удовольствовавшись данью, полученной с древлян, вернулся к ним за новой данью и был убит древлянами у г. Искоростеня. Княгиня Ольга жестоко отомстила им, уничтожив древлянский город Искоростень и разбив древлянское войско. .

Нестор засиял лицом.

— Я знал... я знал, что они есть! Что это не выдумка великого Никона!

— Ты о чём? — удивился Ян.

— О летописном пергамене Никона, воевода. Он написал, что были у русичей договоры с греками. А иные считали это басней. Великая Византия, молвили несведущие, не могла встать в ряд с дикими русичами... А они есть, говоришь? — Монах испытующе смотрел в довольное лицо Вышатича. — Дозволь прийти к тебе, воевода. Переписать...

— Приходи. У меня много есть книг, — гордо выпятил грудь Вышатич.

Боярин Ян с большой гордостью похвалялся своим древним родом перед учёным монахом и писцом печерским. Выкладывал ему свитки из своего небольшого, но хорошо подобранного хранилища. Не забывал, невзначай будто, похвалиться и своим египетским или ромейским бокалом, кружкой или лагвицей, которые ему достались то в подарок, то во время битвы, то как алафа [129] Алафа — подарок, взятка. . Кто ж, как не сей мудрый чернец, сумеет оценить изысканность вещей наследника рода Добрыни-Остромира!

Нестор невидящим взглядом скользил по богатствам Вышатича, по нарядным иконам, из чистого золота кованным подсвечникам, в которых ради гостя зажгли свечи даже днём.

Но подолгу склонялась седеющая голова монаха-печерца над кусками старых пергаменов, часто он начинал переписывать что-то или снова читать.

Ян мягкими шагами ходил за его спиной. Ему не терпелось поговорить, излить свою душу. И он, немного переждав, начал рассказывать Нестору бывалmoины и легенды из истории своего рода.

Нестор рассеянно вслушивался в слова воеводы. Но вот речь пошла о Гаине. Сетовал воевода на её ослушание, на горделивость, обвинял в колдовстве и волхвовании. Но за этой озлобленностью Нестор угадывал тоску о ненайденном человеческом счастье. Нестор понял, что у Вышатича понемногу созревала мысль насильно вернуть в дом свою законную жену с сыном. Должен ведь быть у него наследник, который бы когда-то с гордостью рассказал и о нём, отце высокородном, и о его предках. Выспрашивал у Нестора его мнение на этот счёт.

Будет ли великим грехом, если он примет сына Гаины как своего? Будет ли ему благословенье на это от святых отцов? В мыслях своих он давно плёл паучьи сети, в какие можно было бы заманить Гаину. Тайно даже молился старым богам, желая добыть себе земной рай для души, и откровенно просил об этом же в храмах христианского Бога, чтобы попасть в рай небесный.

Такова уж была его жадная натура — жадная к греховному честолюбию, которое толкало его не на путь мытарства, а на путь фарисейства... «Горе вам, книжники и фарисеи...»