Александр Чаковский - Это было в Ленинграде. У нас уже утро

— У меня есть деловой разговор, — официальным тоном сказал Доронин, — я хотел сегодня ехать к вам в райком.

— Да? — чуть подымая брови, произнёс Костюков. — Ты извини, что так получилось. Приехал я рано, решил тебя не будить. Думал, рано вернусь с рыбозавода. А там завертелся… Словом, пошёл с ребятами в море. Восемь часов проболтались… Видишь, какое дело!.. Хотел сейчас зайти познакомиться, хоть час поздний…

Костюков говорил таким дружелюбным тоном, что на него невозможно было сердиться.

— У меня есть неотложные дела, — сказал, однако, Доронин. — Мне бы хотелось начать разговор сегодня.

— Сегодня? — переспросил Костюков. — Ну что же, давай сегодня.

— Вот только… у меня в кабинете люди работают, — смущённо сказал Доронин, — Придётся их попросить…

— Зачем? — возразил Костюков. — Походим по берегу, подышим воздухом.

Они вышли на берег. Было уже совсем темно. Доронин с опаской посмотрел на неясную, колеблющуюся массу воды, которая то приближалась к ним, то снова отдалялась.

— Вот какое дело, товарищ Костюков, — начал Доронин, — положение на комбинате тяжёлое. Во-первых, кадры. Мне кажется, что командный состав оставляет желать много лучшего. Например, Венцов, главный инженер. Странный человек. Произносит громкие лозунги, декламирует о рыбной индустрии, а все кругом разваливается. Или, скажем, Вологдина. Знаете её?

Костюков кивнул.

— Вопросы самолюбия, личного первенства у неё на первом плане…

Доронин остановился, чтобы дать возможность секретарю райкома проявить своё отношение к его словам, но Костюков по-прежнему молчал и сосредоточенно глядел себе под ноги.

— Оснащения на производстве никакого, — уже начиная горячиться, продолжал Доронин. — Флот — старые калоши. Жилья нет. Люди работают от случая к случаю. Коммунистов — раз-два, и обчёлся. Партийной организации нет. В путину нам предстоит взять сто десять тысяч центнеров сельди. Я спрашиваю: как мы их возьмём? — совсем уже разгорячившись, воскликнул Доронин.

Они шли возле самой воды. Совсем рядом вздымались, налетали друг на друга и снова опускались чёрные высокие волны. От близкого соседства этой движущейся воды Доронину стало не по себе.

— Ты, товарищ Доронин, человек женатый? — вдруг спросил Костюков.

— Нет, — буркнул Доронин.

— А то я думаю, жене бы доставалось… — Костюков покачал головой и, помолчав, добавил — Ты сейчас прямо из Ленинграда?

— Заезжал в Москву. Но сейчас речь идёт…

— Погоди. — Костюков взял Доронина под руку. — Какой ты человек, право! Приехал к нам из самого центра, и ни о чём тебя спросить нельзя. Что на комбинате делается, я немножко знаю, тут ты мне Америки не откроешь. А вот ленинградцев давно не встречал. Памятник товарищу Ленину опять на месте?

— На месте.

— А как, скажи мне, театр имени Кирова? Отремонтирован?

— Отремонтирован, — пробурчал Доронин, — об этом в газетах писали.

— Видишь ли, — Костюков легонько сжал его локоть, — я в сорок четвёртом был в Ленинграде… Подарки от сормовичей привозил… Какой город! Одна Нева чего стоит! Я ведь волжанин, реки люблю. К этому морю сначала никак привыкнуть не мог. По секрету скажу, — он понизил голос, — я этой воды пуще огня боялся…

«Зачем он это говорит? — подумал Доронин. — Неужели почувствовал, что я тоже побаиваюсь моря?»

— Вот что, товарищ Костюков, — скрывая своё смущение, решительно сказал он. — Мне нужна помощь райкома.

— В чём? — спросил Костюков.

— То есть как в чём? В получении флота, орудий лова, в кадрах…

— Ты ведь советским офицером был, товарищ Доронин, так? — тихо спросил Костюков.

— Ну и что же?

— Теперь стал хозяйственником. Верно? Тебе, очевидно, кажется, что с переменой твоих собственных функций изменились и функции партийных органов. Ты же к райкому обращаешься, а не к главку. С каких это пор райком распределяет флот, орудия лова, а?

— Я у вас флота не прошу, — понимая, что Костюков прав, и не глядя на него, сказал Доронин. — Сегодня утром я послал телеграмму в министерство с требованием, чтобы нам дали то минимальное, что необходимо для нормальной работы комбината. А вас я прошу поддержать мои требования.

Он вынул из кармана копию отправленной в Москву телеграммы, передал её Костюкову и засветил электрический фонарик.

Костюков очень долго читал телеграмму, потом вернул её Доронину.

— Я прошу минимум, — проговорил Доронин.

— А ты максимум проси, — усмехнулся Костюков. — Страна большая, казна богатая. Просил бы вдвое, глядишь — своё и получишь… — И, помолчав, добавил — Эх, товарищ Доронин, дорогой, всё, что нужно, тебе дадут. Не туда ты свою энергию направил…

Он осторожно, точно боясь придавить Доронина, положил руку на его плечо и повернул в сторону комбината.

— Удивляюсь я твоим талантам, директор, — тихо и даже как будто с грустью сказал Костюков, — за сутки успел всех людей раскусить… Кто о чём думает, кто к чему стремится… Кадры, говоришь, плохо подобраны? А известно ли тебе, что эти самые кадры всё-таки сумели весной взять рыбу? Не полностью, мало, но взяли… Знаешь, что тогда делалось? Сети на сушку поставят — назавтра порванными находят… Японских рук дело. На судах ни один мотор не работает… И всё-таки взяли…

— С тех пор ничто не изменилось, — прервал его Доронин. — Та же кустарщина. Новую путину придётся вытягивать на той же рухляди.

— Неправду ты говоришь, — неожиданно повысив голос, сказал Костюков. — Страна уже дала Южному Сахалину тысячи тонн грузов! Сотни катеров, десяток из них и тебе достался, дель для сетей, механизмы для консервных заводов. А для шахтёров? А для нефтяников? Ты о них забываешь? Тут при японцах даже хлеб испечь не умели, знаешь ли ты это? Школ не было, баня одна фанерная на сто километров округ! А теперь?! И главное, людей, людей дала тебе страна. Не нравятся тебе эти люди? Воспитывать их не хочешь?

Костюков остановился и с размаху, точно футбольный мяч, швырнул ногой в море вынесенную волной корягу.

— Вологдина ему не нравится… Что и говорить, она женщина своенравная. Отца её, сахалинского чекиста, японцы в двадцатом живьём в землю закопали. Сама рыбачка… На Северном Сахалине чудеса делала… В Пилеве работала — тамошний рыболовный центр. Рассказывали мне, в тридцать восьмом у них трудная зима была. Морозы дикие, снег глубокий… Район оказался без тёплой одежды, без фуража и продовольствия. Было такое мнение: свернуть комбинат, прикрыть до лучших времён, а народ распустить… Эта Вологдина всю молодёжь подняла. Пошли в тайгу, валили деревья… На себе выносили… Потом, рассказывают, ранней весной из Павлово в Агниево прошла. Там в это время проезжей дороги не было, так она пошла через Татарский пролив по льду. Пурга началась… Лёд стал передвигаться. А дойти надо было: боевое задание комбината выполняла…