Дэн Шерман - Любивший Мату Хари

— Ты не одобряешь, да? — спросила она. — Я вижу по твоим глазам.

Его глаза были устремлены к небесам, на новогреческие чудовища кайзера.

— Одобряю — что?

— Рудольфа, город, всё. Ты думаешь, мне не следует оставаться здесь, да?

— Полагаю, так.

— Но это потому, что ты не знаешь Руди и, уж точно, не знаешь Берлина. — Она остановилась, притянув его рукой, продетой под его руку. — Скажи мне кое-что. Что на самом деле заставило тебя приехать повидаться со мной?

В поезде он отрепетировал дюжину ответов, но внезапно, растерявшись, как будто ответа ждала вся Германия, сказал:

— На самом деле сам не знаю.

Они продолжали идти не совсем в ногу: лужи от недавнего дождя напоминали осколки разбитого зеркала, отражая стоящие над ними деревья. Проходящий мимо трамвай на мгновение заглушил её голос, затем он услышал её смех.

— Париж не единственный город, знаешь ли. Кроме того, Рудольф даёт мне всё... абсолютно всё.

— Откуда он берёт деньги? — Поскольку это хотели знать.

— Не всё ли равно? Покуда он даёт мне всё.

— О да, в этом случае, полагаю, я должен встретиться с ним. — Самое меньшее, что он мог сделать, принимая в расчёт его задание.

— И встретишься... завтра, за обедом.

Данбар будет заинтригован.

— Скажем, приблизительно в восемь часов.

А в промежутке он мог надраться до потери памяти.

— Да, в восемь будет отлично.

— И, Ники?

— Что? — Уловив нечто, мелькнувшее в её глазах, чего он не видел многие месяцы.

— Я ужасно рада, что ты приехал.

Тут же он чуть не сказал ей: уходи отсюда, это опасно, я снова — шпион. Но в конце концов просто оставил её стоящей на холодной улице, с румянцем, вернувшимся на её щёки, с красотой вновь абсолютной и бесспорной.

Рядом с британским посольством и недалеко от Вильгельмплац находился парк, обнесённый стеной, с густой зеленью и пышными каштанами. Думая об этом городе, он всегда будет вспоминать тамошних птиц: диких уток и лебедей, воробьёв и лесных дроздов. Как и многое другое, голоса их слышались всегда, но сами они редко показывались на глаза.

Были сумерки, когда прибыли Данбар и Саузерленд, голубоватые сумерки, почему-то более тёплые, чем в дневное время. Грей обнаружил, что они ждут на каменной скамье под дубом. Они были одеты в похожие дождевики и фетровые шляпы: Твидлдам и Твидлди, подумал он.

— Я увижу его завтра, — сказал Грей. — Она пригласила меня на чёртов обед.

Данбар с тихой улыбкой кивнул:

— Отлично, Ники. На самом деле отлично.

Саузерленд же оставался по-обычному спокоен, спросил только:

— Значит, она отнеслась к вам благосклонно? Благосклонно отнеслась к вашему присутствию здесь?

Грей сделал глубокий вздох и ссутулился на скамье рядом с ними:

— Почему она не должна была отнестись благосклонно? Она ни в чём не участвует, поэтому у неё нет причин подозревать что-либо.

Данбар извлёк обтянутую кожей записную книжку, очень дорогую и приобретённую именно ради такого случая.

Автоматическая ручка тоже была явно дорогой, «Монблан» с золотым пером.

— Я полагаю, вы могли бы рассказать нам обо всём, — сказал он. — Как можно более детально.

Детали: безумный воробей в зарослях, туман в лощинах, эхо от лошадиных копыт и эта абсурдная встреча на холодной скамье.

— Ей нравится город, — сказал Грей. — Ей, кажется, нравится Шпанглер...

— Есть ли у неё какое-либо представление, откуда он берёт деньги?

Грей покачал головой:

— Это совсем не тот род вопросов, на которые она ответит.

— Каковы их планы? Как часто он видится с нею?

— Не знаю. Может, три-четыре раза в неделю.

— А его здоровье?

— Болеет как раз она.

— Нас интересуют именно маленькие подробности, — сказал Саузерленд. — К примеру, как бы вы оценили её эмоциональное состояние?

Грей пожал плечами, выдыхая дым от сигареты — ужасной местной марки:

— Я видел её и в лучшем состоянии.

— А в чём, по-вашему, проблема? — настаивал Саузерленд.

— Не знаю. Возможно, она скучает.

— Или боится? — предположил Данбар. — Боится Шпанглера или того, что с ним происходит?

Саузерленд вежливо присовокупил:

— Естественно, Ники, это может иметь значение. Я имею в виду, что, если она искренне беспокоится о нём, это может означать, что у него серьёзные неприятности, что его положение достаточно отчаянное... и он может рассматривать различные возможности...

— Видите ли, вы всё понимаете неверно. Он ей нравится. Он оплачивает счета. Вот и всё.

— Да, но что те счета значат для него? — ухмыльнулся Данбар. — И что он предпринимает, чтобы расплатиться?

В течение какого-то ужасного момента ему показалось, будто Саузерленд собирается притронуться к нему, положить руку ему на плечо или на колено.

— Ники, мы вовсе не стараемся втянуть эту женщину в дело, просто она как бы барометр жизненных обстоятельств, если так можно выразиться. Вот почему вам надо обращать внимание на мелочи — и на пикантные подробности, которые дадут нам более полную картину. Теперь вы понимаете?

Он оставил их там же, где они встретились, сидящих бок о бок на скамье, тихонько говорящего Данбара и время от времени кивающего Саузерленда. Когда он подошёл к краю парка, появился Сайкс. Руки его были засунуты в карманы моряцкого кителя. Беспокойные глаза упирались во что-то далёкое.

— Всё закончено? — В голосе его было что-то неприятное, придушенное.

— Что вам надо?

Сайкс ухмыльнулся, его голова вздёрнулась под странным углом.

— Просто бросить взгляд на вашу спину.

— Что?

Он указал на лежащую впереди дорожку:

— Понаблюдать за вашим уходом. Увериться, что волки не учуяли вашего запаха.

Грей повернулся, рассматривая его:

— Видите ли, я не понимаю, что за чушь вы несёте.

Сайкс сделал шаг к нему, почти тыча пальцем ему в глаз.

— Просто продолжайте идти по дороге, ладно?

Остаток ночи был не менее беспокойным, с голосами, пробивающимися сквозь тонкие стены, шагами в коридоре и дребезжанием проезжающих мимо трамваев. Берлин.

В конце Данбар запишет: Грей большую часть второго дня провёл, готовясь к встрече со Шпанглером. Он делал физические упражнения, чтобы успокоить нервы, напишет Данбар. Он отдыхал под музыку граммофона. Он ел рыбу и не пил ничего, кроме чая и минеральной воды. Он репетировал своё приветствие перед зеркалом.

Ни слова из этого не было правдой — к тому же обилие цветистых выражений Данбара, чтобы выставить поинтереснее себя самого.

Грей запомнил в основном туман. Он поднялся на рассвете, прогуливался по набережным каналов, мягко натыкаясь на поднятую ветром дымку. К полудню центр города был также окутан туманом, а от переулков и канав поднимался холод. Туман казался ему дружелюбным и соответствовал его состоянию, закрывал и смягчал то, с чем у него не было желания сталкиваться.