Владимир Фромер - Хроники времен Сервантеса

Престарелый Тициан вновь взялся за кисть и написал картину «Испания спасает религию». На полотне он изобразил победоносную Испанию в виде воительницы с копьем и щитом, на котором красуется герб короля Филиппа II.

Что же касается самого Филиппа, то он с подчеркнутым равнодушием отнесся к известию о разгроме турецкого флота его сводным братом. Королю сообщили об этом во время вечерни. На его бесстрастном лице не отразилось ничего. Он не произнес ни единого слова и знаком велел продолжить богослужение. На следующий день придворные услышали от него странное высказывание: «Дон Хуан очень отважен. Может быть, даже слишком! Чрезмерная отвага не менее вредна, чем чрезмерная осторожность». Что это означало — одобрение или осуждение, — так никто и не понял.

Но разгром при Лепанто не подорвал могущества Сиятельной Порты. Нимб полумесяца померк лишь на короткое время. Священная лига не сумела должным образом воспользоваться плодами своей победы. Между союзниками начались раздоры. Операции в Средиземном море проводились без четкого плана и всегда с недостаточными средствами. Поднятый кулак обрушивался так медленно, что противник с легкостью избегал удара. Полученный благодаря Лепанто выигрыш во времени был растрачен впустую.

Султан Селим II, узнав о поражении, закрылся на трое суток в своем серале, где утешался обильными возлияниями, но потом взял себя в руки и сделал вид, что поражение не так уж и огорчило его.

«Гяуры ловко обрили мне бороду, — сказал султан, — но велика ли потеря, если она вскоре отрастет. К весне у меня будет новый флот, даже более могущественный, чем прежний. К тому же я уверен, что враги наши перегрызутся между собой еще до нашего вмешательства».

Селим II знал, что говорит. Союзники перегрызлись, а строительство нового громадного флота было к весне закончено.

Сервантеса лечили в барачном госпитале Мессины. Грудь зажила сама, но его рукой местные эскулапы занялись с энтузиазмом. Под их ножами она превратилась в бесчувственный неподвижный обрубок.

Наркоза в те времена не было. Перед тяжелыми операциями больных напаивали до бесчувствия. Но Сервантес не желал даже на минуту терять контроль над собой. Он отказался от алкоголя и терпел жуткую боль, глядя, как ножи кромсают его руку. Рядом с ним мерли раненые, но его железный организм выдержал все.

Выздоровление затянулось на несколько месяцев. Позади госпиталя находился маленький садик. Скамеек в нем не было, но Сервантес, когда смог передвигаться, часто приходил туда и устраивался на большом отполированном солнцем и дождями камне. Здесь он мог читать и размышлять в полном одиночестве.

Он знал, что есть люди, которые рождены на свет, чтобы в одиночестве идти по жизни. Это не плохо и не хорошо. Это судьба. Он считал себя одним из таких людей, но своим одиночеством не тяготился, ибо видел в нем эквивалент не зависимости.

Участие в великой битве закалило его душу. Лихорадка, которую он тогда преодолел громадным усилием воли, больше не возвращалась. Он так близко видел смерть, что почти сроднился с нею, и верил, что получил жизнь в подарок в тот день ужасной резни. И во второй раз он чудом избежал смерти в этой больнице, где царили такие антисанитарные условия, что из каждых пяти раненых выживал только один.

Чувство жизни никогда не бывает таким сладостным, как после тяжелой болезни, и теперь он, видевший смерть во всем ее неистовстве, любил жизнь как никогда прежде. Больничный духовник раздобыл ему Плутарха в латинском переводе, и Сервантес читал и перечитывал этого несравненного мастера.

Капитан Урган часто навещал своего солдата, интеллектуальное превосходство которого он признавал безоговорочно, хотя сам происходил из знатной и образованной семьи. Однажды он пришел больницу в прекрасном настроении.

— Ну, дон Мигель, — сказал он, сияя от радости, — я говорил о вас с главнокомандующим. Рассказал ему о ваших заслугах.

— О каких заслугах вы говорите, дон Диего?

— Не скромничайте, дон Мигель. Вы с изумительной отвагой сражались будучи тяжело больным. Если это не геройство, то я тогда вообще не понимаю, что означает это слово. Но это еще не все. Знаете, что произошло дальше? Дон Хуан, слушавший меня с явным безразличием, оживился, когда я произнес вашу фамилию: «Мигель де Сервантес Сааведра? — переспросил он. — Я его знаю. Однажды он оказал мне услугу. Передайте ему, что я навещу его в больнице, а пока вручите ему вот это». Тут принц выгреб из кармана все свои наличные деньги и передал мне. Возьмите этот кошелек, Мигель. Здесь ровно пятьдесят дукатов.

Изумленный Сервантес не знал, что сказать, а капитан Урган продолжил с шутливой укоризной:

— Ах, дон Мигель, дон Мигель, вы знакомы с доном Хуаном и скрыли это от меня?

— Да какое там знакомство, — смущенно произнес Сервантес, — просто я случайно проходил мимо, когда на него напали какие-то негодяи, и помог ему в меру моих скромных сил. Вот и все. Впрочем, он так искусно владеет шпагой, что вполне справился бы и без меня.

Капитан Диего Урган был потрясен:

— Боже мой, дон Мигель, — произнес он, не скрывая волнения, — вы пришли на помощь принцу, когда на него напали убийцы? Так вот что я вам скажу. Теперь ваше будущее обеспечено. Дон Хуан не из тех людей, которые забывают сделанное им добро.

— Не надо преувеличивать, дон Диего, — улыбнулся Сервантес.

Дон Хуан сдержал свое обещание. В сопровождении небольшой свиты полководец неожиданно для всех появился в госпитале. Изумленные пациенты и персонал встретили его восторженно. Дон Хуан поблагодарил раненых за проявленную в бою доблесть и пообещал выдать всем денежную награду. Когда улегся ажиотаж, он выяснил, где находится Сервантес, и направился в сад.

— Никого сюда не допускать, — распорядился принц. — Я хочу побеседовать с этим человеком наедине.

Сервантес как обычно сидел на камне и читал Плутарха.

Увидев гостя, он вскочил и от неожиданности уронил книгу. Дон Хуан быстро нагнулся и поднял ее. Взглянув на обложку, сказал:

— Это ведь моя любимая книга. Я всегда вожу ее с собой, куда бы ни бросала меня судьба. Рад вас видеть, дон Мигель. Капитан Урган рассказал мне о ваших подвигах. Он говорит, что вы самый храбрый солдат в моей армии.

— Не исключено, но только после вас, Ваше Высочество, — ответил оправившийся Мигель. — Ваше посещение — большая честь для меня.

Дон Хуан продолжал рассматривать книгу.

— Знаете, дон Мигель, я никогда не был в Греции, а ведь это колыбель цивилизации, — сказал он. — Греция видится мне как задумчивая Афина, опирающаяся на свое копье. До нее никому не удавалось добиться союза мудрости и оружия.

— Греция искала истину, а нашла независимость искусства и духа, — ответил Сервантес. — Она также научила человека не пресмыкаться перед тиранами.