Владимир Фромер - Хроники времен Сервантеса

Причину столь странного образа жизни испанцев, парализующую любые проявления общественной активности, Сервантес увидел в наводнивших Испанию рыцарских романах. Поняв это, Сервантес решил искоренить зло в самом зародыше, осмеять в яркой художественной форме глупые фантазии, бесплодные мечтания, сентиментальный пафос и лицемерие, являвшиеся подоплекой фальшиво чувствительных рыцарских романов, настолько пришедшихся по вкусу испанцам, что никакой другой литературы они не желали читать.

Но как это часто бывает у людей гениальных, основная задача задуманного Сервантесом романа отошла на задний план. При таком глубоком и всестороннем знании Испании, при громадном запасе обработанных гениальным умом наблюдений над человеческими характерами роман Сервантеса явил изумительную картину нравов и обычаев испанского общества XVI века.

Что же касается самих рыцарских романов, то вот что говорит на эту тему испанский историк Тикнор: «Всего более достойно удивления то, что цель Сервантеса увенчалась успехом, не вызывающим ни малейшего сомнения. С 1605 года, когда появился „Дон Кихот“, не было написано ни одной рыцарской книги, с того же времени перестали перепечатываться, за незначительными исключениями, даже те романы, которые прежде пользовались огромной популярностью. Благодаря Сервантесу, рыцарские романы исчезли совершенно и стали представлять интерес лишь для библиофилов. Это был уникальный пример силы гениального ума, который одним хорошо поставленным ударом уничтожил цветущую и популярную область литературы великой и гордой нации».

После смерти короля Филиппа Сервантес покидает Севилью. Первый том начатого в тюрьме романа почти завершен, но как раз тогда он на целых пять лет исчезает из поля зрения. Сервантес ничего не публикует в это время и не имеет никакой связи с литературными кругами. Исчезновения из литературной жизни не очень преуспевшего драматурга и поэта почти никто не заметил.

По-видимому, в этот период своей жизни Сервантес напряженно размышляет и подводит итог своему жизненному опыту. Своему романтически-интуитивному восприятию жизни он придает теперь рассудочный характер. Сервантес понимает, что должен избавиться от наивной сентиментальности, присущей его ранним вещам. И он этого добивается. Начиная с первого тома «Дон Кихота» возникает совсем другой Сервантес. Не только в «Дон Кихоте», но и в других его поздних вещах проявляются и острая ирония, и тонкая сатира, и едкость горького опыта, накапливавшегося под солнцем многих небес.

Сервантеса мы вновь встречаем лишь в 1603 году в Вальядолиде, куда король Филипп Третий перевел свою резиденцию. Новую столицу тотчас же наводнили многочисленные придворные, идальго, гранды, генералы и авантюристы всех мастей. Городская беднота кормилась благодаря этому внезапному наплыву в Вальядолид людей состоятельных, привыкших сорить деньгами. Среди этой бедноты был и Сервантес.

В Вальядолид он привез лишь жалкие нищенские пожитки: вытертый плащ, камзол, в котором не хватало пуговиц, заплатанные башмаки, дырявые черные чулки, заштопанные зелеными нитками, и вещь, не имеющую цены: почти готовый первый том бессмертного романа.

Пришла весна. Деревья в Вальядолиде и окрестностях покрылись зелеными почками, дожди прекратились, и пастухи начали выгонять в поле стада. Сервантес каждое утро после завтрака отправлялся в часовую прогулку по городу. Доходил до королевского дворца и возвращался обратно, наслаждаясь звонким весенним воздухом. Он давно устал от скитальческой жизни, полной тревог, стремлений и борьбы. Уже появились признаки наступающей старости. Все чаще давали о себе знать старые раны. Тем не менее он по-прежнему был устремлен в будущее и не сомневался, что займет причитающееся ему по праву место на литературном Олимпе.

Город, несмотря на то что в нем обосновался королевский двор, поражал грязью и запущенностью. Квартал, куда судьба загнала Сервантеса, добросовестно поддерживал свою худую славу. Вот как описывает жилище Сервантеса в новой испанской столице один из его лучших биографов Эмиль Шаль: «В Вальядолиде можно видеть маленький, низенький, невзрачный домик, затерянный в предместье среди постоялых дворов у глубокого оврага, на дне которого когда-то протекал ручей, называемый Эгева. Здесь в 1603 году поселился пятидесятисемилетний Сервантес. С волнением, которое передать не в силах, я посетил это жилище на выезде из города. У входа в него нет ни камня, ни надписи. Ветхая лестница ведет к двум скромным комнатам, где жил Сервантес: одна из них, без сомнения служившая ему спальней, представляет собой квадратное помещение с низким потолком и выступающими наружу стропилами. Другая комната — нечто вроде темной кухни — выходит окнами на крыши соседних пристроек. В ней сохранился еще cantarelo тех времен, то есть камень с круглыми отверстиями, в которые ставились кувшины с водой (cantaros)».

При Сервантесе жили его жена Каталина, дочь Изабелла, которой было уже двадцать пять лет, сестра Андреа, племянница Констанца и дальняя родственница Магдалена, а кроме того, еще и служанка. Где они все помещались? Как бы то ни было, работали все сообща. Женщины открыли маленькую швейную мастерскую и добывали средства к существованию, вышивая придворные костюмы.

Иногда случались выгодные заказы. Вернувшийся к королевскому двору из Алжира маркиз Вильяфранк поручил семье Сервантеса, с которой был знаком, шить ему парадный мундир. Но такое везение бывало редко. Сам Сервантес вел счета семейной швейной мастерской, выполнял поручения какого-нибудь магната и не чуждался никакой работы. Тем не менее семья с трудом сводила концы с концами. По вечерам, когда женщины вышивали, склонившись над кусками материи, Сервантес дописывал свой роман. Вся его жизнь была заключена теперь в этой книге. Днем он занимался разными делами, а вечером, поднимаясь по шатким ступеням в свою жалкую комнату, чтобы приступить к работе над текстом, каждый раз волновался так, словно спешил на первое свидание.

Его труд близился к концу: осталось только написать пролог. Сервантес сделал это быстро, в один присест, но шлифовал его долго и тщательно, стараясь обойти цензурные рогатки и донести до читателя свои сокровенные мысли. Он не мог прямо сказать все, что думал о своем времени, ибо прекрасно знал, что такое инквизиция: малейшая оплошность — и всему конец. Но он ясно дал понять, что выступает против литературы, культивируемой инквизицией и придворной камарильей, — фальшивой литературы, воспевающей фальшивые ценности.