Михаил Казовский - Страсти по Феофану

— Господи Иисусе! — прошептала кухарка, в страхе перекрестившись. — Что сие означать должно?

Инок не ответил впрямую, а спросил в свою очередь:

— Здесь ли проживает гробовщик Дорифор?

— Точно, проживает, многие ему лета. Но покойников мы не принимаем. И тем более — чумовых. Только исполняем заказы для похорон.

Рассердившись, чернец сказал:

— Тьфу, не каркай, женщина! Он живой пока. У него не чума, а голодный обморок.

Антонида тоже обиделась:

— Ну, а мы при чём? Здесь не богадельня. Оборванцам не подаём.

Брат во Христе дёрнул нижней губой и проговорил с неприязнью:

— Позови хозяина. Не к тебе, но к нему я пришёл.

— Он и слушать тебя не станет. Больно надо было — к каждому прохожему выходить!

— Ну, так объясни вразумительно, глупая ты баба, растолкуй доходчиво, что принёс я его племянника...

— Как — племянника? — ахнула жена Иоанна, отступая на шаг.

— Очень просто. Это сын преставившегося недавно Николы, акробата и плясуна. А жена его, тоже акробатка, отошла в мир иной на неделю раньше. Мальчик — сирота. Чудом уцелел после моровой язвы.

— Свят, свят, свят! — перекрестилась стряпуха, глядя на монаха испуганно. — Вот ведь! Страсть какая! Сирота! Я сейчас доложу хозяину.

Вскоре появился и сам Никифор — в длинной ночной рубахе и ночном колпаке; только что лежавший под одеялом, он невольно ёжился от колючей утренней свежести. Оглядев монаха с ног до головы, глухо произнёс:

— Говоришь, Никола преставился? Это сын его? А не врёшь? Как тебе поверить?

— Документ имею. Выписку из церковной книги, данную дитю при крещении.

— Как же он крещён?

— Феофаном.

Почесав кадык, Дорифор вздохнул:

— Ладно, заноси. Будем разбираться. — А потом, пропуская инока мимо себя, проворчал негромко: — Принесла нелёгкая! Вечно от Николы какие-то неприятности!

Феофан появился на свет в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое марта 1336 года. Схватки у матери начались неожиданно, и Никола на одной из цирковых кибиток спешно помчал супругу в родильный дом — заведение, устроенное властями для нищенок (вид бездомных, что рожали прямо на улице, издавна оскорблял общественную нравственность). Но доставить жену вовремя не успел, и пришлось ему самому принимать ребёнка под звёздным небом. Благо, та весна была тёплой, и мальчонку не застудили.

Звали жену Николы Манефа, и была она крещёной татаркой — из числа тех детей, что татары продавали купцам-генуэзцам в рабство. Генуэзцы же везли их из Крыма в Константинополь и затем в свою очередь продавали богатым грекам. А когда хозяйка Манефы, овдовев, уходила в монастырь, отпустила девочку на свободу, написав ей вольную. И Манефа прибилась к труппе бродячих акробатов. Стройная и гибкая, выступала с канатоходцами.

Здесь, на представлении, и увидел её Никола. Ей в ту пору минуло шестнадцать, а ему — девятнадцать. Оба полюбили друг друга с первого мгновения и уже не могли расстаться. А поскольку товарищи Манефы отправлялись кочевать по другим городам империи, младший сын Дорифора без малейших на то сомнений бросил отчий дом и отправился вслед за ними. Вскоре молодые сыграли свадьбу, обвенчавшись в церкви. А спустя год и восемь месяцев стали счастливыми мамой и папой.

Феофан был похож на обоих: от отца взял курчавые тёмно-русые волосы, нос горбинкой и сухопарость, а от матери — серые смеющиеся глаза и задорную ямочку на щеке. Детство его прошло в кочевых кибитках и на городских ипподромах, где родители выступали, а с шести с половиной лет начал выступать вместе с ними, научившись жонглировать шариками и скакать на лошади. Жили весело, хоть и бедно. Воспитанием сына в основном занимался Никола — ведь Манефа не умела ни писать, ни читать, лишь ходила с отпрыском в церковь и, показывая иконы, объясняла, кто какой святой и чему покровительствует. В общем, Феофан был довольно дик и необразован по сравнению со своими сверстниками из приличных семей.

Эпидемия моровой язвы их застала в Малой Азии, возле Халкидона — городка, что располагался напротив Константинополя, на другом берегу Босфора. Там стоял мужской монастырь Великомученика Неона, и артисты попросились туда на постой. Но монахи, опасаясь заразы, никого не впустили. И разумно сделали, потому что вскоре половина труппы отдала Богу душу, а вторая лежала при смерти. Только трое иноков, подвергая себя опасности, вышли из обители и ухаживали за хворыми. Двое из них тоже вскоре умерли.

А Никола, похоронив Манефу и готовясь уйти вслед за ней, перед смертью сказал чернецу Аверкию:

— Друг любезный, не оставь беспризорным Феофанушку. Если выживет, отвези в Константинополь, к брату моему — видному гробовщику Дорифору. Он живёт между площадью Тавра и Месой. Человек известный, дом его тебе укажет любой... Может быть, племянника не прогонит...

И Аверкий исполнил последнюю волю акробата. Покопавшись в вещах покойного, не нашёл ни одной монетки, на которую можно было бы купить хлеба. Только реквизит и заштопанные костюмы для выступлений. Да пергамент-метрику о крещении Феофана. Целую неделю ждал оказии, чтобы переплыть Босфорский пролив, сам кормился и кормил мальчика подаяниями. Оба отощали и едва не умерли с голоду. Но в конце концов оказались на пороге мастерской Никифора.

Антонида и Иоанн, приподняв подростка и разжав ему зубы, влили в рот горячее молоко. Тот закашлялся и открыл глаза. Произнёс чуть слышно:

— Где я? Кто Вы?

— Успокойся, деточка, — ласково сказала кухарка. — Мы твои друзья. Ты в дому у дяди, брата твоего папеньки. Все опасности уже позади.

Феофан, подумав, судорожно сглотнул и проговорил:

— Можно мне ещё молока?

— Ну, конечно, милый.

Накормили и напоили также Аверкия. Инок подобрел и, слегка захмелев от еды, стал преувеличенно рьяно ратовать за ребёнка: мол, такой смышлёный и трудолюбивый, шустрый, восприимчивый, что Никифору не найти подмастерья лучше. И ещё, продолжал чернец, христианский долг любого — помогать ближнему своему; а уж тут ближе не бывает — сын родного брата!

— Да не выставлю, не тревожься, — отвечал гробовщик, впрочем, без малейшей нотки радости в голосе. — Я Николу не любил в самом деле. Мы его с отцом не любили... Потому как — позор семьи. Вертопрах и башибузук... А дитя — невинно. Сын за родителя не отвечает. Пусть живёт.

Гость благодарил от души. А потом вдруг заторопился, начал собираться и прилечь вздремнуть совершенно не пожелал. Но провизию на дорожку, собранную ему в узелок, — хлеб, творожный сыр, огурцы и яблоки — принял с удовольствием. С тем и отбыл.

А парнишка постепенно восстанавливал силы. Дядя разрешил ему искупаться в собственной лохани (сам Никифор брезговал ходить в термы и предпочитал ополаскиваться дома), выделил из своих негодных вещей кое-что на первое время — нижнее бельё, несколько рубах и портов, быстро укороченных и подшитых стряпухой, стоптанные туфли. И когда Феофан полностью уже пришёл в норму, гробовщик пожелал с ним беседовать. Принял его в своей комнате, где стояло на полках множество фолиантов — Библия, Евангелие, сочинения богословов и светских авторов. Мальчик как увидел эти сокровища, так и замер в недоумении, широко распахнув глаза. Дорифор-старший уловил его взгляд и самодовольно захмыкал: