Бернард Корнуэлл - Саксонские Хроники

— Я скажу им, чтобы не дрались, — ответила она, невинно распахнув глаза. — Я вовсе не хочу, чтобы они дрались! Я хочу...

— Знаю я, чего ты хочешь, — огрызнулся я, — но имеет значение лишь то, чего хочу я! А я велю тебе работать у Бирднота или покинуть Честер!

Она поморщилась.

— Не люблю я Бирднота.

— А меня полюбишь еще меньше.

— О нет, — заявила она со смехом, — что ты, господин, вовсе нет!

— Либо ты работаешь у Бирднота, — настаивал я, — либо уезжаешь!

— Не буду я у него работать, господин, он такой жирный и мерзкий!

— Сама выбирай, сучка, — сказал я и не смог отвести глаз с прекрасных грудей и стройного тела — и хрупкого, и пышного одновременно, и она понимала мои затруднения и наслаждалась ими.

— А почему Бирднот? — спросила она.

— Потому что он не позволит тебе причинять неприятности, — ответил я. — Будешь ложиться с тем, кого он укажет.

— И с ним тоже, — сказала она, — и это омерзительно! Всё равно что на тебе топталась бы жирная свинья, — она поежилась от ужаса.

— Не будешь работать в «Ржанке», — я проигнорировал ее показную дрожь, — значит, покинешь Честер. Мне плевать, куда ты отправишься, но ты уйдешь.

— Да, господин, — уныло согласилась она и взглянула на Эдит. — Могу я одеться, господин?

— Оденься, — буркнул я. — Ситрик?

— Господин?

— Будешь сегодня ее стеречь. Запри в амбаре и проследи, чтобы завтра она двинулась по дороге на юг.

— Завтра же Пасха, господин, никто не двинется с места, — встревоженно отозвался он.

— Тогда позаботься, чтобы она вела себя тихо, пока кто-нибудь не поедет на юг! А тогда отправь ее с ними и проследи, чтобы не возвращалась.

— Да, господин.

— А завтра, — повернулся я к сыну, — ты снесешь эти сараи.

— Да, отец.

— А если вернешься, — снова посмотрел я на девушку, — то я с тебя живьем кожу сдеру, так что ребра станут видны, поняла?

— Поняла, господин, — сокрушенно ответила она и улыбнулась Ситрику, своему тюремщику, а потом нагнулась к проему между скирдами сена. Ее одежда была небрежно брошена там, и девушка встала на четвереньки, чтобы ее достать. — Я только оденусь, — сказала она, — и не причиню тебе хлопот, обещаю.

И с этими словами она внезапно бросилась вперед и исчезла через дыру в задней стенке сарая. Маленькая рука пролезла обратно и схватила то ли плащ, то ли платье, а потом снова пропала.

— За ней! — приказал я.

Она юркнула в мышиную нору, оставив после себя кучку монет и куски серебра неподалеку от фонаря. Я нагнулся, но понял, что дыра слишком мала для меня, и нырнул обратно в переулок. Прохода к задней стенке сарая не оказалось, и к тому времени как мы нашли путь через соседний дом, ее и след простыл. Я стоял у входа в переулок, уставившись на пустую улицу, и выругался от бессилия:

— Кто-нибудь наверняка знает, где живет эта сука.

— Раз она мышь, — заметил мой сын, — то тебе нужен кот.

Я фыркнул. По крайней мере, я напугал девчонку, решил я, так что может, она прекратит свои глупости. И почему она предпочитала моих людей, а не воинов Этельфлед? Мы не были чище или богаче. Я решил, что ей просто нравится учинять неприятности и смотреть, как из-за нее дерутся мужчины.

— Завтра снесешь эти сараи, — велел я сыну, — и поищешь сучку. Найди ее и запри.

Мы с Эдит пошли обратно домой.

— Как она красива, — с тоской произнесла Эдит.

— С этим-то родимым пятном на лбу? — спросил я в безуспешной попытке сделать вид, что не согласен.

— Она красива, — настаивала Эдит.

— Как и ты, — сказал я, и это было правдой.

Эдит улыбнулась комплименту, хотя ее улыбка выглядела скорее покорной, даже слегка печальной.

— Сколько ей? Шестнадцать? Семнадцать? Когда ты ее найдешь, тебе следует выдать ее замуж.

— Какой мужчина захочет жениться на блуднице вроде нее? — сказал я свирепо, подумав, мне и впрямь хотелось бы завалить ее и вспахать пухлое и одновременно хрупкое тельце.

— Возможно, муж ее приручит, — сказала Эдит.

— Может, мне стоит жениться на тебе? — выпалил я.

Эдит остановилась и взглянула на меня. Мы находились как раз перед большой церковью, где устраивали пасхальные бдения, и через открытую дверь пробивался свет, оставив ее лицо в тени, но сверкнув на льющихся по щекам слезах. Она потянулась обеими руками и отодвинула нащечники шлема, встала на цыпочки и поцеловала меня.

Боги, в каких же глупцов нас превращают женщины.

Мне всегда нравилось устраивать на праздник Эостры нечто особенное — к примеру, нанять жонглеров, музыкантов и акробатов, но появление Рагналла за несколько дней до праздника помешало подобным людям добраться до Честера. Из-за того же страха многие приглашенные на интронизацию Леофстана гости тоже не явились, хотя церковь Святого Петра всё равно была полной.

Интронизация? Кем возомнили себя эти люди в небесной иерархии? На тронах восседают короли. Леди Этельфлед следовало бы сидеть на троне, и иногда она пользовалась троном покойного мужа в Глевекестре. Когда я как лорд вершил суд, то восседал на троне, но не потому, что я король, а потому, что вершу суд от имени короля. Но епископ?

Зачем какому-то проныре-епископу нужен трон? У Вульфхеда трон был больше, чем у короля Эдуарда: кресло с высокой спинкой, изукрашенное бестолковыми резными святыми и орущими ангелами. Я спросил однажды этого глупца, зачем ему понадобилось такое большое кресло для такой тощей задницы, и он ответил, что является представителем Бога в Херефорде.

— Это Божий трон, а не мой, — высокопарно заявил он, на что я заметил, что он визжит от гнева, если кто-то еще осмеливается опустить свой зад на резное сиденье.

— А твой бог когда-нибудь бывал в Херефорде? — спросил я его.

— Он вездесущ, так что да, он сидит на троне.

— Так ты сидишь у него на коленях? Как мило.

Я что-то сомневался, что христианский бог посетит Честер, потому что Леофстан выбрал в качестве трона скамеечку для дойки коров. Эту трехногую табуретку он купил на рынке, и теперь она ждала его перед алтарем. Я хотел проникнуть в церковь в ночь перед праздником Эостры, чтобы подпилить две их трех ножек, но всенощные бдения сорвали этот план.

— Табуретка? — спросил я Этельфлед.

— Он человек скромный.

— Но епископ Вульфхед говорит, что это трон вашего бога.

— Бог тоже скромен.

Скромный бог! Можно с тем же успехом сказать беззубый волк! Боги есть боги, они мечут молнии и насылают бури, они хозяева дня и ночи, огня и льда, дарители несчастий и побед. По сей день я не понимаю, почему народ решил принять христианство, если только это не шутка других богов.

Я часто подозревал, что христианство придумал Локи, бог-обманщик, потому что всё это дурно попахивало. Я могу представить богов однажды ночью в Асгарде. Всем скучно, вероятно, все пьяны, и Локи, как обычно, смешит остальных всякой чепухой вроде: «Давайте придумаем плотника, — предлагает он, — и скажем глупцам, что это сын единственного бога, что он умер и воскрес, что он лечил слепоту комьями глины и ходил по воде!» Кто поверит в этот вздор? Но беда в том, что Локи всегда заходит в своих шутках слишком далеко.