Дора Брегова - Дорога исканий. Молодость Достоевского

При первом осмотре Янковский ничего не нашел, однако указал на крайнюю возбудимость нервной системы.

— Самое главное для вас — спокойный образ жизни, — уверенно сказал он.

Невысокого роста, с красноватым, простоватым лицом, до смешного серьезный, он сразу понравился Федору. «Только бы оказался толковый врач, а малый, видно сразу, хоть и недалекий, но честный», — подумал он и договорился с Янковским о систематическом лечении. В первое время он ходил к нему раз в неделю, а потом и чаще. Яновский оказался чудесным собеседником — молчаливым, поддакивающим, вдумчивым. К тому же он едва ли не с первой встречи проникся чрезвычайным уважением к Федору и смотрел на него чуть ли не ка на оракула.

Наконец он стал заходить к Янковскому каждое утро. Сперва подробнейшим образом рассказывал, как провел ночь, затем делился своими замыслами и планами, а возвращаясь после тщательного осмотра и красноречивых успокоительных заверений домой, с легким сердцем принимался за работу.

Бывало, он выходил в восемь, даже полвосьмого утра; Петербург только еще просыпался, но район Васильевского проспекта, издавна любимый Федором, уже жил трудовой жизнью: ремесленники озабоченно спешили на работу, хозяйки с тяжелыми, нагруженными всякой снедью корзинками возвращались с Сенного рынка, в лавках и магазинах шла бойкая торговля. Федор в ослепительно свежем тончайшем белье и черном, превосходного сукна сюртуке шел не спеша; модный циммермановский цилиндр придавал ему вид светского бездельника. Между тем ни одно впечатление этого раннего петербургского утра не пропадало для него даром, отлагаясь где-то в глубинах сознания, — он знал за собой эту способность впитывать даже самый мельчайшие, незначительные на первый взгляд подробности окружающей жизни. И не только знал, а дорожил и даже гордился ею. В самом деле — без этой способности нет писателя, а многие ли как из прошлых, так и из настоящих кумиров наших могут похвастаться ею в такой же мере? Разве только Гоголь…

В работе над «Неточкой Незвановой» наступали неожиданные перебои; Федор чувствовал, что вскоре должен будет прервать ее. Но все это было уже знакомо ему по «Бедным людям», и он не очень-то расстраивался.

Утренние прогулки располагали к обдумыванию новых произведений. «Нет, хватит, больше никаких чиновников! — решил он, неслышно ступая по гладкой торцовой мостовой и ни на минуту не переставая зорко наблюдать за окружающим. — Но что тогда?»

Его смущала не идея — слишком много самых волнующих, самых непохожих друг на друга идей теснило его грудь, — а материал. Может быть, в бальзаковском духе изобразить тех светских негодяев, у которых жажда власти и наживы убила все чувства, показать, как они постепенно стирают с лица земли и законы, и право, и честь и все больше расшатывают фундамент семейственности? Нет, это не для него, его музе гораздо ближе тесные углы «от жильцов», зловонные лестницы, чердаки и подвалы. Так что же?

Широким взглядом окинул он весь расстилающийся перед ни пейзаж, вслушался в неумолчный, слитный уличный шум. И вот до него донеслись сперва слабые, а потом все усиливающиеся звуки далекого оркестра — жизнь пела в нем всеми головами радости и смеха, ужаса и проклятия, от детского щемящего горя до хриплого старческого стона… Но что это? Кажется, на эстраде появляется сам Гофман! В руках у него коробочка с волшебными зеркалами и чудесными эликсирами, на устах играет ироническая улыбка. С мудрым снисхождением взирает он на целую армию магов и волшебников, находящихся в его подчинении. Мир действительности столкнулся с миром фантазии. А что, если слить оба эти мира, сделать так, чтобы мир фантазии оказался на первом месте?

Он не забыл об этом замысле: впоследствии из него родилась самая странная из его повестей — «Хозяйка». Но тогда он еще был настолько поглощен своей «Неточкой Незвановой», что замерцавшее в бледном утреннем тумане видение рассеялось, и где-то недалеко, за толстыми стенами зданий, умерли последние звуки оркестра. Входя в дом известного акушера Штольца, в котором квартировал Яновский, Федор уже не вспоминал о них.

В приемной Яновского он, как всегда, снял цилиндр, мельком взглянул в зеркало и наскоро пригладил рукой светлые волосы. Затем без стука вошел в столовую — хозяйка уже ждала его.

— Сегодня слава богу вот только к утру голову мутило и галлюцинации странные были. Ну да все это ничего, лишь бы кондрашка не прошиб, а в остальном сладим, — ответил он на безмолвный вопрос Яновского. — А как вы?

— Да я, Федор Михайлович, не больной, — с улыбкой отвечал Яновский.

За чаем говорил один Федор, говорил обо всем, что только взбредет на ум, — и об уличных впечатлениях, и о новой книге, и о своих друзьях. Яновский умел слушать удивительно — чуть склонив набок голову, со спокойной и какой-то обезоруживающей серьезностью, скучноватый и недалекий, он действительно благоговел перед Достоевским и в каждом его слове искал особый смысл.

Федор свел молодого друга с Плещеевым и Григоровичем, но те и в малой мере не оценили его замечательных качеств. Однако это не помешало Федору по-прежнему проводить много времени в его обществе.

Постепенно у него появилась уверенность, что он преодолеет-таки свою несчастную любовь; слишком сильна была его страсть к писательству, слишком глубока вера в себя, слишком запальчиво и упорно молодое честолюбие, чтобы отступать перед любовью к женщине!

Как-то раз Достоевский и Плещеев снова встретились в той самой кондитерской на Невском, где произошло их знакомство. Некоторое время оба молча читали газеты, затем Плещеев поднялся и через несколько шагов столкнулся с человеком невысокого роста, довольно полным, в плаще и мягкой шляпе с широкими полями. Федор разглядел очень подвижное лицо с разметавшимися вокруг лба пушистыми темными волосами. Небольшая, соединявшаяся с бакенбардами борода эффектно темнела на фоне ослепительно белого жилета. Выражение лица и посадка головы были гордыми, властными, большие черные глаза смотрели живо и проницательно.

— С кем это ты сейчас разговаривал? — спросил Федор, когда Плещеев вернулся на свое место.

— А ты не знаешь? — удивился Плещеев. — Да это же Буташевич-Петрашевский. О нем по всему Петербургу анекдоты рассказывают!

О Петрашевском, эксцентричном молодом человеке и убежденном фурьеристе, Федор слышал.

Рассказывали, что однажды он пришел в Казанский собор в женском платье, стал между дамами и начал истово молиться, причем его длинная черная борода то резко поднималась, то смиренно опускалась вниз.

— Милостивая государыня, вы, кажется, переодетый мужчина? — спросил подошедший к нему квартальный надзиратель.