Дора Брегова - Дорога исканий. Молодость Достоевского

— Клянусь, — сказал Федор.

Спешнев снова сильно сжал его руку и направился к Филиппову.

Через полчаса в комнату вошел маленький, худенький, но по всем признакам очень важный старик в голубом сюртуке и белых генеральских эполетах. Проходя мимо Федора, он бросил на него быстрый волчий взгляд, затем обернулся к следовавшему жандарму со списком в руках.

— Достоевский-первый, — подсказал жандарм, зашмыгав глазами по списку.

— Достоевский? — спросил генерал.

— Точно так, — ответил Федор.

— Извольте отправляться с господином поручиком.

К Федору тотчас же подошел неизвестно откуда взявшийся жандармский поручик; они вышли в уже знакомый Федору вестибюль, оттуда — во двор, где стояло несколько запряженных карет. Поручик подвел Федора к большой четырехместной карете, предложил садиться и сам сел рядом; напротив уселся также неизвестно откуда взявшийся пожилой жандармский унтер-офицер.

На этот раз поездка была долгой. Сквозь затемненные стекла кареты мелькали улицы Васильевского острова. А вот и Тучков мост. Ба, да его же везут в крепость!

Это открытие глубоко поразило Федора. Выходит, дело затевается серьезное!..

Петропавловская крепость… Кажется, преступников там содержат в одиночных камерах, на особо строгом режиме и в полной изоляции от окружающего мира…

Одиночная камера? Полная изоляция? Но за что? Да нет, этого не может быть! Что-нибудь здесь не так…

Однако карета действительно свернула к крепости. Проехала под сводами нескольких ворот и остановилась у двухэтажного дома — видимо, комендантского флигеля.

Вместе со своими спутниками Федор поднялся на второй этаж и вошел в длинную и узкую комнату. Здесь за большим письменным столом, заваленным кипами бумаг, сидел толстый генерал с лицом цвета обожженного кирпича. Спокойное, но замкнутое и неприступное выражение его лица свидетельствовало об особой значительности пожалованных ему свыше полномочий.

— Достоевский-первый?

— Так точно, ваше превосходительство, — отвечал жандармский поручик.

Генерал поставил галочку в лежащем перед ним списке и сказал:

— Отведите его в девятый нумер.

Угрюмый, мрачный унтер-офицер со связкой ключей за поясом повел Федора во двор; пройдя небольшой мостик, они оказались перед вытянутым треугольником одноэтажным каменным зданием. Нетрудно было догадаться, что перед ним знаменитый Алексеевский равелин — тюрьма для особо важных политических преступников.

Достоевский знал, что эта тюрьма была построена в царствование Анны Иоанновны и что первой ее обитательницей была княжна Тараканова — мнимая дочь императрицы Елизаветы Петровны, претендовавшая на всероссийский престол. Здесь же она и умерла, не выдержав тяжести одиночного заключения.

После Таракановой в казематах равелина содержалось немало известных всей стране людей. Редко кто выходил из него живым… А в начале нынешнего царствования сюда привели декабристов; главные из них — Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и Каховский — были казнены во дворе крепости. Что ж, в неплохую компанию он попал! Жаль только, что не по праву…

Вслед за унтер-офицером он вошел в длинный, полутемный коридор.

Возле тяжелой, окованной железом двери остановились. Пока унтер-офицер возился с замками, Федор осмотрелся — по обе стороны коридора было около двадцати таких же дверей. Глухая, замогильная тишина нарушалась лишь тяжелыми шагами солдат, монотонно и непрерывно, точно маятники, ходивших от одной двери к другой.

Но вот массивная дверь со скрипом открылась, и Федор оказался в небольшой продолговатой комнате. Унтер-офицер протянул ему узел с тюремным бельем и суконный халат и велел переодеться. И вот он уже слышит, как снаружи задвигают железные задвижки и навешивают тяжелые висячие замки…

Еще одна квартира, на этот раз бесплатная, с такой необыкновенной добротой предоставленная ему самим царем! Что ж, воспользуемся от щедрот его…

Прежде всего он подошел к окну. Довольно высокое, но узкое, оно поблескивало мелкими клетками закрашенных пожелтевшей масляной краской стекол. Лишь на самом верху стекла оставались незакрашенными. Кроме того, с правой стороны была форточка, правда, очень маленькая, примерно в три четверти листа писчей бумаги. Однако, если стать на площадку окна и подтянуться на цыпочки, можно заглянуть во двор…

Он отошел от окна.

Холодная сводчатая комната с сырыми, испачканными стенами. Зеркало изразцовой печи. Железная дверь с маленьким четырехугольным отверстием посередине; со стороны коридора оно завешано темной тряпкой: стоит надзирателю поднять тряпку — и он увидит все, что делается в камере. Это значит, что каждое его движение будет на виду.

Между окном и дверью, у стены, кровать с простым тюфяком и подушкою.

— Ну что ж, — снова проговорил он и сел на кровать.

Долго ли ему придется здесь быть? День, два или же — страшно подумать — целый месяц?

Внезапно он почувствовал глубокую усталость. А не лечь ли ему спать?

Да, пожалуй, это самое правильное…

Он разулся; сняв суконный халат, догадался положить его сверху на тонкое одеяло — в каземате было холодно.

Часа полтора-два он спал как убитый. Проснулся уже утром и почувствовал едкий, пронизывающий сыростью холод. Черт знает, как он мог спать при такой температуре!

Он оделся, потом подошел к двери и постучал. Тряпка тотчас же приподнялась, и за стеклом появился большой бугристый нос.

— Чего стучишь?

— Надо затопить, холодно.

Нос исчез, тряпка опустилась. Через некоторое время в коридоре послышались шаги, беготня, звон ключей. Федор слышал, как отпирались, а затем снова запирались двери соседних казематов.

И вот лязганье ключей у его двери. Массивная и тяжелая, она с усилием открывается, входит вчерашний генерал с кирпичным лицом и надзиратель. Только теперь Федор догадывается, что генерал — известный в Петербурге комендант крепости Набоков.

— Здравствуйте, господин Достоевский. Все ли у вас в порядке, не имеете ли жалоб?

Маленькие голубые глаза Набокова смотрят вполне добродушно, тяжелые, мясистые губы раздвигаются в обязательной улыбке… Ни дать ни взять — радушный хозяин дома зашел проведать дорогого гостя.

— Холодно, велите затопить, — отвечает Федор.

— Что? — Голубые глазки, обращаясь на надзирателя, подергиваются гневной мутью.

Генерал делает несколько шагов к стене и прикладывает руку к изразцам печи.

— Немедленно затопить.

Надзиратель выходит отдать распоряжение и тотчас возвращается. Генерал продолжает буравить его взглядом.

— И чтобы не жаловались более на холод! — произнес он сдержанно, но Федор легко представляет себе, каков он один на один с подчиненными.