Дора Брегова - Дорога исканий. Молодость Достоевского

— Выходит, знаете его? — спросил тот.

Федор сразу осекся.

— Да нет… Совсем мало… — Он вспомнил Марию Михайловну и решил не доводить дело до полиции: ведь за Винниковым немало и других дел.

— Откель же вы так поздно шли?

— Да вот… Из одного дома. Он, видишь ли, там уже бывал, а я в первый раз…

— Заведение, что ли, какое?

Достоевский промолчал, опустив глаза. Мастеровой окинул его внимательным критическим взглядом.

— Так… Значит, этому… товарищу вашему… все было мало?

— Вот именно! Вот именно — мало! — снова загорячился Федор. — И подумать только, ребенок ведь!

— Это да! — Он снова ниже склонился над девочкой, затем осторожно, бережно поднял ее. Она недоуменно моргнула, но не испугалась, как опасался Федор, а напротив, доверчиво прильнула к широкой груди мастерового, — видно, и она почувствовала его спокойную силу. — Нам бы только адрес узнать.

Однако узнать у девочки адрес не удалось: она сперва снова что-то забормотала, а потом закрыла глаза. И сколько они ни пытались потом будить ее, все было напрасно: только раз, на мгновенье разлепив глаза, она пробормотала что-то вроде «пошли» или «пристали». Федор и мастеровой переглянулись.

Наконец решили, что мастеровой повезет ее к себе и велит жене уложить. А утром доставит домой.

— Да смотри, дома не говори… Придумай что-нибудь, — вдруг сказал Федор.

— Не учите, барин: сами ученые, — независимо ответил мастеровой, прилаживаясь, как удобнее нести девочку. И, видимо желая смягчить свою резкость, добавил: — Не извольте беспокоиться, все будет в лучшем виде. — Опять посмотрел на девочку, прислушался к ее тихому дыханию и улыбнулся: — Да разве я кому зла желаю?

— Как хорошо, что мы встретились. — Федор, сунув руку в карман, нашарил рубль. — Вот, возьми на извозчика.

— Спасибо, — поблагодарил тот спокойно, пряча деньги. — Сами-то поскорей домой бегите, вон как дрожите! — И он снова, как-то удивительно хорошо, по-отечески улыбнулся.

Федор послушался и быстро пошел домой; почти полдороги провожала его эта улыбка.

Лишь в виду безлюдного в этот час, необычно тихого Вознесенского проспекта на него нахлынула давешняя тоска. А там и страх, и горечь, и вновь остро вспыхнувшее недоумение перед сложностями и загадками жизни…

У подъезда он стряхнул с шинели снежные хлопья, но ни тоски, ни страха не мог сбросить с себя. Видно, надолго запомнится ему эта зимняя ночь…

И, только войдя в квартиру и увидев спокойное, ясное лицо спящего Андрюши, он как-то сразу опомнился, пришел в себя.

Дышал Андрюша мирно, ровно и почти неприметно, как дышат только дети или очень хорошие, с чистой совестью люди. Федор взглянул на черневшую за окном ночь, прислушался к еще усиливающимся завываниям ветра и невольно подумал о том, как блаженны те, кто не ведает зла; конечно, писателями они не станут, но зато как же им хорошо и спокойно живется!

В конце сорок второго года Андрюша держал экзамен в Инженерное училище и, как и следовало ожидать, провалился. К счастью, московская родня забеспокоилась, и нашелся влиятельный человек, генерал-лейтенант Кривопишин, с помощью которого удалось устроить Андрюшу в училище гражданских инженеров. Таким образом, Федор снова остался один. Но не прошло и недели, как без всякого предупреждения к нему нагрянул Ризенкампф. За Ризенкампфом шел его денщик Семен с чемоданом и двумя связками книг.

— Квартира у тебя порядочная, и нечего ей пропадать зря, — сказал Ризенкампф Федору и велел Семену устраиваться.

Федор не возражал, понимая, что это выдумка брата, а может быть, и Эмилии Федоровны.

Ризенкампф уже закачивал Медицинскую академию и имел довольно много частных больных. Поэтому в Андрюшиной комнате он устроил свой кабинет, а проходную комнату пришлось превратить в приемную. Спал он или в кабинете, или на диване у Федора; вместо Егора в кухне обосновался Семен.

Год, проведенный с Ризенкампфом, Федор мог бы считать сравнительно спокойным периодом своей жизни, если бы не почти постоянное отсутствие денег.

Живя вместе с Ризенкампфом и часто вступая в разговоры с его пациентами, Федор близко познакомился с одним бедным, обосновавшимся т опустившимся во всех отношениях немцем по фамилии Келлер. Когда-то он был владельцем мебельной мастерской и даже держал рабочих, но разорился и теперь жил на положении приживальщика у своего брата, настройщика фортепьяно.

Келлер был раздражающе угодлив, вертляв, болтлив, но он прекрасно знал быт столичной бедноты и рассказал Федору много интересного. Очень скоро он стал приходить непосредственно к Федору, а еще через некоторое время стал его постоянным гостем. И вот этот-то Келлер, хорошо зная денежные затруднения Федора, однажды появился у него в сопровождении незнакомого господина лет пятидесяти.

Господин был в старой, поношенной шинели и шляпе с обломанными полями, из-под которой выбивались клочки седых волос. Он тяжело дышал и, видимо, страдал грудной болезнью. Но при всем том выражение лица у него было сосредоточенно-спокойное, уверенное в себе (чувствовалось, что он знает толк в делах), а манеры и в особенности степенно-важное обхождение и медленная, но точная и емкая речь вызывали невольное уважение своей солидностью. Он отрекомендовался отставным унтер-офицером Зубаревым, а немного погодя с достоинством сообщил, что прежде служил в военном госпитале приемщиком продуктов у подрядчиков. Что-то в нем было весьма убедительное и внушительное. Пожалуй, именно несоответствие между этой внушительностью, солидностью, выступающими в каждом его слове и жесте, и жалким внешним видом — бедным, обветшалым костюмом и нездоровым лицом с мелко подрагивающими красноватыми веками — и составляло его самую приметную и отличительную черту.

— Обыкновенно даем под заклад-с, — сказал он Федору, — ну, а если закладывать нечего, то и под документ. Документ сможете достать?

— Расписку и обязательство дам.

— Ну что уж вы это, молодой человек, — проговорил Зубарев укоризненно, — разве о таком документе речь?

Какой же еще документ вам надо?

— Вы, сколько я понимаю, получаете пособие от родных?

— Ну?

— Так вот не изволите ли подписать доверенность на мое имя? И чтобы с поручительством официального лица-с…

— Так… И под какие же проценты вы дадите мне деньги? — спросил Федор, с трудом сдерживаясь.

Зубарев внимательно посмотрел на него; что-то насмешливое промелькнуло в его лице.

— А уж это мы с вами договоримся… не извольте беспокоиться.

Положение у Федора было безвыходное, и пришлось, скрепя сердце, согласиться. Он уговорил письмоводителя Игумнова расписаться на доверенности и через несколько дней вместе с Келлером отправился к Зубареву.