Юрий Фанкин - Осуждение Сократа

— Привет Филониду!

— Здравствуй, Сократ!

Мельник еще ниже опустил уголки рта и подошел к Сократу: ему, видно, не терпелось поделиться своей печалью.

— Что с тобой, почтенный Филонид? Почему ты не весел?

Раб скорбно кривил губы, а живые глаза его так и брызгали смехом.

— Горе мне! — жалобным голосом заговорил Филонид. — Ты ведь знаешь, я недавно ходил в Дельфы. — Тщеславному мельнику казалось, что уже все Афины знают о его путешествий к храму Аполлона. — Я так устал, дорогой Сократ, так устал… Мало того, я совсем лишился аппетита. Мои глаза не глядят даже на маринованного угря. Я купил приправ у араба на десять драхм — ничто не помогает, ничто! Кажется, у меня не желудок, а мертвая овчина. Это ужасно!

— Да ты же счастливейший человек! — воскликнул Сократ, легонько ударив мельника по плечу. — Отдай мне свое горе, и я пожертвую вот эти лепешки самому Зевсу. Как это прекрасно — не хотеть есть. Желудок у тебя легок, а кошелек тяжел. Разве это не превосходно?

— Ты большой шутник, — проворчал мельник.

Его глаза остановились на узелке Сократа.

— Кажется, у тебя там лепешки, дорогой Сократ?

— О, это простые лепешки! Черствые, ячменные…

— Ячменные, — задумчиво проговорил Филонид. — Я в детстве так любил ячменные лепешки. — И медовая слюнка пискнула у него во рту.

— Ты хочешь попробовать моих лепешек?

Мельник стыдливо молчал. Тогда Сократ развязал зубами узелок, взял одну из лепешек, разломил и протянул половину несчастному Филониду. Мельник взял лепешку обеими руками, шумно понюхал — его глаза страстно закатились под лоб — и стал с усердием жевать.

— Благодаренье тебе, Сократ! — с трудом выдохнул мельник, бросив в рот последние крошки. — Ты вернул мне аппетит. Я не знаю, как и вознаградить тебя. Вот моя корзина. Бери что хочешь! Там заяц, фазаны…

— Спасибо тебе, добрейший Филонид! — Мудрец приложил руку к сердцу. — Но мне не нужно никаких наград. Что может быть приятнее — видеть тебя цветущим, веселым, с таким хорошим аппетитом!

— Волшебство! Настоящее волшебство! — бормотал потрясенный мельник. Глаза его, словно репейники, цеплялись за спасительный узелок. — Сейчас же пойду и накуплю ячменных лепешек. Много накуплю. Как же мне отблагодарить тебя, добрый человек? Может, ты возьмешь морского ежа? Это настоящий председатель пира, Сократ!

Насилу расставшись с благодарным мельником, Сократ направился к Вечному платану — могучий красавец рос рядом с винными рядами, на Малой горке. В тени этого дерева нередко отдыхал Великий хулитель.

Мудрец не ошибся: Великий хулитель сидел, прислонившись к широкому стволу. В козьей пастушеской шкуре, с ярко-зеленым венком из петрушки, он напоминал подгулявшего сатира. Глиняная фляжка с вином стояла у его ног.

— Кажется, моего друга уже смочил Вакх! — насмешливо промолвил Сократ, кладя ладони на палку.

Горбун разлепил тяжелые веки.

— А-а, Сократ! Здравствуй, здравствуй, Учитель! — захрипел он обрадованно. Не глядя, подхватил свою фляжку: — Во здравие Сократа!

— Благодаря тебе Сократ здоров как никогда!

Великий хулитель усмехнулся, прильнул к глиняному сосцу, словно изголодавшийся бычок.

— Фу! Божественное вино! — Горбун оторвал несколько листочков петрушки и положил их в рот. — Как можно не любить такое вино? В нем и радость, и глупость, и очень крепкий сон… Почему ты не пьешь, Учитель? Уж лучше пить вино, чем бросать зерна в бесплодный песок! — Херефонт покосился на пеструю толпу. — И ты наставляешь этих двуногих, Учитель? Честность! Благородство! Справедливость! Всюду невежество и разврат. Глиняным идолам верили больше, чем нашим раззолоченным богам! Что ты можешь сказать свиньям, уткнувшимся в корыта? Что-нибудь о скромности и умеренности? Говори, говори, простодушный Сократ! Чеши их прекраснейшими словами — они с удовольствием растянутся возле своих корыт. Только не бери слишком жесткую скребницу. Любое искреннее и смелое суждение они сочтут посягательством на государство и богов. Каково им слышать от тебя: «Моя царица — Философия». Для невежд царица — Невежество, а имена богов — порука безнаказанной расправы, с неугодными. У меня недоброе предчувствие, Сократ!

— Успокойся, дружище. Мой «Демонион» 1 1 «Демонионом», или «гением», Сократ называл внутренний голос, предостерегающий его от различных поступков. По существу, речь идет о голосе разума, совести. не обещает близких бед.

Подошли двое любопытных, один круглолицый, приземистый, словно куль с зерном, другой, повыше, — осанистый, чернобородый. Этот чернобородый сразу же не понравился Херефонту. Все вызывало раздражение Великого хулителя: и как этот человек стоял — пряча руки за спиной, и как он смотрел — оценивающе, с прищуром, и даже голубая лента, окаймляющая его плащ.

— Ах, какие божественные лица! — глумливо воскликнул горбун. — Ты посмотри, Учитель!

Мудрец словно не слышал Великого хулителя. Он стоял, опустив голову и глядя туда, где выпирали из-под земли облупившиеся на сгибах корни Вечного платана. Горбатые корни подступали к ногам мудреца и сливались с ними, темными, натруженными, как у землепашца; казалось, этот старик, маленький, большелобый, связан с могучим деревом какой-то единой судьбой и мудрым долготерпением.

— Что же вы молчите, фиалковенчанные? — не унимался горбун. — Или ваши уста скреплены государственной печатью? Сорвите печати! Пролейте божественный елей!

— Я вижу, твой язык ковали на наковальне хулы, — медленно, без особой охоты заговорил чернобородый. — Ты бесчестишь великий город и его людей. Разве не у нас прекрасные храмы? Разве не мы ценим мудрость и добродетель? — Его глаза остро прищурились. — В другом государстве тебя давно бы четвертовали или сожгли в смоляном мешке!

— На кол… Сразу же на кол… — пробормотал толстяк и, оглянувшись по сторонам, испуганно умолк.

— Чем тебе не по душе наши нравы? — продолжал чернобородый. — Знаешь ли ты, какие нравы в Фессалии? Фессалийцы…

— Жалкий раб! — Херефонт вспыхнул, словно просмоленный факел. — Ты всегда найдешь эфиопа, который чернее тебя. Торопись на Пникс! Внимай лживым речам своего Фрасимаха! Я вижу, тебе по душе словесный пурпур. Фрасимах! — Пламя ярости, мигом перебросилось на первого человека в Стратегионе. — Раб лести и лжи! Глупец, забывший о смерти! Что он оставит родным Афинам? Пустую казну и неверие? Гору ненужных речей?

— Афина-Градодержица! — взмолился толстяк. — Так поносить великого человека!

— Великого? — жутким шепотом произнес Херефонт, и впечатлительный толстяк сразу съежился. — Ты говоришь: великого? А почему же ты не называл Фрасимаха великим, когда он был обыкновенным подьячим, а его отец торговал на рынке сырой мукой? — Для горбуна, жившего на Агоре, не существовало тайн. — Что же ты молчишь? Или мудрость и порядочность выдаются вместе с жезлом? Великий Фрасимах! У меня начинаются колики… И это ничтожество называет себя потомком Океана? Да этого великого не назначили бы раньше и разливальщиком вина!