Юрий Фанкин - Осуждение Сократа

— Ты куда? — заволновалась невеста. — У тебя же немытые ноги.

Сократ, в душе посмеиваясь над собой, притворился, что охаживает лодыжку влажной губкой. Ксантиппа помалкивала. Но стоило Сократу попытаться переступить через вытянутые ноги невесты, как раздалось предостережение:

— Через меня нельзя. Это дурной знак.

Уступая невесте, Сократ подался влево, к шаферу, и неловко спрыгнул на землю. Сначала он шел в стороне, но, видя, что мулы выбиваются из последних сил, решил помочь. Вобрав голову в плечи, он уперся обеими руками в дубовый задок. Гора медленно выбиралась из-под его босых ног, а сама повозка, казалось, стояла на месте. Какие-то люди, неясные, клубящиеся, вылепились из темноты и стали бесцеремонно забираться в телегу. Папаша Атрей, прижимая к груди чернохвостого петуха, вклинился между шафером и невестой. Кривляющийся человек в маске встал на тележную ось.

— А-ля-ла! — воинственно закричал возничий и принялся полосовать бедных мулов стрекалом.

Сократ продолжал мучительными усилиями выталкивать из-под себя нескончаемую гору. Капли пота выступали на лбу, стекали по протокам морщин, казнили глаза едкой болью. И он не мог оторвать, даже ослабить прикованные к повозке руки.

— Вези, дружище! — Евангел безжалостно оскалил зубы. — Это твой воз.

А густеющая на глазах тьма продолжала ползти вниз от храма Зевса Олимпийского, туманно-серого, как скала, кучилась возле повозки и словно еще добавляла тяжести. Сократ услышал позади легкое всхрапыванье. С трудом обернувшись, он увидел костистую голову коня с надглазными впадинами, дряблыми губами, плохо закрывающими порушенные старостью зубы. Конь устало шел за Сократом, поводя ушами, и серая полоса тьмы сползала с его спины, словно истлевшая попона. В прямых горных травах вызванивали свадебный гимн цикады. До рассвета было еще далеко.

…Человек стоял в мятущемся свете двух факелов, вставленных в ржавые стенные кольца, и от него падали две совершенно разные тени: широкая, с приплюснутой головой, и узкая, как погребальная стела. Острие длинной тени покачивалось возле босых ног Сократа, сидящего на расшатанной тюремной кровати.

— Здравствуй, Тиресий! — приветливо сказал мудрец.

— Откуда ты знаешь мое имя? — грубовато спросил архонт, раскачиваясь взад-вперед.

— Но ты же приходил ко мне сразу же на следующий день после вынесения приговора… Мы славно с тобой побеседовали.

— Я ничего не сказал лишнего? — забеспокоился архонт и немного подался в сторону, чтобы совместить тени, но тени продолжали топорщиться нелепыми ножницами.

— Я думаю, что нет. Удивительная встреча! Я никогда не признал бы в тебе того юношу…

— Я проговорился? — Архонт окаменел.

— Да, я все знаю. Но почему ты с такой неохотой вспомнил Делий?

— Нет, не может быть. Я не говорил тебе ни о чем. Может быть, меня выдал пояс? Я упоминал в разговоре кожаный отцовский пояс?

— Успокойся, Тиресий! — душевно сказал мудрец. — Клянусь совестью моих предков, ты не сделал ничего предосудительного.

— Но я ничего не помню! — Архонт стиснул руками седеющие виски.

— Вспомнишь, когда розовые персты Эос откроют твои глаза. Сейчас мы оба спим.

Тиресий криво усмехнулся:

— Стало быть, мы встретились в твоем сне?

— Да, — кровать под Сократом скрипнула. — И я хотел бы спросить тебя…

— Не лучше ли это сделать наяву?

— Я не знаю, предоставится ли случай. И что такое сон, Тиресий? Что — явь? Может быть, жизнь наша — кратковременный сон, а смерть — пробуждение к подлинной жизни?

— Забавно! — Качели опять заходили под ногами архонта. Взад-вперед. Взад-вперед. — И что же ты хочешь узнать от меня?

— Ты смотришь виновато, Тиресий. Но в чем твоя вина?

Тиресий отвернулся, загреб рукою во тьме, будто искал дверное кольцо, желая уйти.

— Здесь нет дверей! — тихо напомнил мудрец.

Лицо архонта качнулось в свет и огненно заструилось.

— Ты смеешься надо мной, Сократ! Даже зверь не забывает доброты. Я только что сейчас уснул… Я не спал всю ночь. Какая мука — видеть спасителя, уходящего в Аид по моей вине!

— Успокойся, Тиресий. Не будь тебя, другой человек исполнил бы приговор.

— Ах, Сократ, Сократ! — Метались тени по полу, сходились и расходились чернохвостым веером. — Ты так ничего и не понял. Ведь я же мог спасти тебя тогда, на суде. Понимаешь: спасти!

— Как это могло случиться? — удивился мудрец.

— Очень просто. Ты, надеюсь, знаешь, сколько камушков не хватило тебе для оправдания?

— Кажется, тридцать.

— Тридцать, Сократ. Но ты говоришь так, будто речь идет о тридцати крупицах соли. А ты знаешь, что было в этой руке? — Тиресий значительно выставил ладонь.

Мудрец молчал.

— Здесь было твое спасенье, Сократ! Тридцать белых камушков лежали здесь! — Архонт выразительно взглянул на старика и медленно опустил руку.

— Я ничего не понимаю! — признался мудрец.

— О, Сократ, Сократ! — простонал архонт. — Чтобы уяснить мою мысль, не нужно быть Солоном или Биантом. Все очень просто. Я должен был подняться и подтвердить показания Тибия.

— Зачем? — возразил Сократ. — Разве судьи не поверили этим показаниям?

— Поверили, поверили! — раздраженно повторил архонт.

— Но что бы тогда прибавили твои слова?

— Тридцать камушков, мудрый Сократ, а, может, и больше… Ведь архонт Тиресий не последний человек в Афинах.

Сократ наконец все понял, повинно затряс головой:

— Ах, Сократ, Сократ! Сколько раз ты, беззубый мерин, можешь оступаться на одном и том же месте? Неужели ты не понял, что важно спасти не человека, а будущего тюремнего архонта или, еще того лучше, басилевса? Какое надежное средство смягчить судейские сердца! Но скажи мне, архонт, разве достойны уважения торговцы, берущие разную цену за один и тот же товар?

— Как это могло случиться? — горестно вопрошал Тиресий. — Почему я не сделал этот очевидный ход? Да, клянусь богами, я немного сомневался: а вправду ли ты мой спаситель? Не произошло ли ошибки? Но разве я не мог встать и спросить: «А скажи мне, Сократ, какой был пояс на всаднике?». И все стало бы ясно. И мне, и судьям. Твоим обвинителям пришлось бы винить не меня, а многоликую Судьбу, сведшую нас у стен Делия. Клянусь прозорливостью Зевса, я ничем не рисковал. Проклятая привычка выжидать, взвешивать все, как при игре в шашки! И что теперь без толку перемалывать зерно слов? Из них все равно ничего не испечешь, кроме поминального пирога. Я не прощу себе… Тише! — раздраженно проговорил архонт и потряс свитком папируса, неожиданно очутившимся в руке. — Тише, афиняне! Почему такой шум? Я хочу сказать: Сократ, сын Софрониска, признается не… — Он мучительно прислушался к глубокой, светло звенящей тишине. — Откуда здесь цикады?