Юрий Фанкин - Осуждение Сократа

Улыбнулся Гермоген — будто собирался заплакать. И Сократу подумалось о том, сколько ненужных страданий может принести чаша цикуты, испитая на глазах жены и друзей.

— Будь милосерден, дай мне воды, — жалобно попросил Критон старого прислужника. — Я хочу пить, как Тантал. Наверное, с рыбы. Когда поешь рыбное, всегда тянет к воде.

— Хорошо! — согласился Скиф и направился к дальней, торцовой стене, чтобы захватить шест, которым снимал паутину.

И сразу же Сократ подошел к Скифу, взял его за локоть, словно опасаясь, что тот недослушает и уйдет. Они говорили очень тихо. Скиф мялся, вздыхал. Потом Скиф взял шест, и они пошли, переговариваясь. У порога прислужник остановился, нерешительно подергал бороду, что-то сказал. Сократ опять дотронулся до его руки, говорил мягко, понуждающе…

— Вы, наверно, берете воду из Дионисиева ключа? — сказал Критон, поднося ко рту в холодных накрапах чашу.

— Из Дионисиева, — неохотно ответил Скиф.

— Может, и ты хочешь пить? — Критон повернулся к Сократу и нечаянно плеснул себе на плащ. — Мы ведь вместе ели рыбу.

— Пей, пей! — улыбнулся Сократ. — Всем хватит воды.

Критон пил жадно, запрокинув голову. Кадык ходил вверх-вниз, топорща серебристую поросль на шее.

— Боги! Я выпил все! — удивился Критон. Для убедительности опрокинул чашу.

Беззвучно стекали на пол последние капли.

— Не беспокойся, Критон, — сказал мудрец. — Скиф принесет мне другую чашу. — Он положил руку на грустно-покатое плечо прислужника. — Помоги же жаждущему, мой добрый Скиф!

Раб задумчиво взял чашу, долго смотрел на дно ее, потом живо и внимательно поглядел на друзей Сократа, которые, ничего не подозревая, кучились на свету, вздохнул, как усталый обозный мул, и медленно пошел к выходу. Сократу начало казаться, что старый прислужник уже никогда не вернется, но наконец в глухой тишине коридора послышались неторопливые, тянущие за душу шаги, и молочные пятна света обозначили край бронзовой чаши, которую человек держал напротив сердца. Мудрец принял сосуд из подрагивающих рук раба, заглянул — в сосуде лениво покачивалась темная с зеленоватым оттенком вода, она заполняла чашу лишь наполовину — и, проведя ладонью по сухим, запекшимся губам, сделал свой первый, пробующий, глоток. Он ощутил на языке, особенно на его чувствительных боковинах, терпкую травяную горечь, и в горле на мгновенье родилась рвотная отталкивающая судорога, но он преодолел ее воспоминанием — когда-то в детстве покойная Фенарета поила его горькой настойкой от кашля — и следующий глоток дался намного проще, а потом пилось совсем легко, как по накатанному, и даже пришла мысль о том, что, может быть, старый Скиф поволновался и принес питья меньше, чем следует.

— Оставь и мне глоток, — попросил Ктесипп.

— Э, нет, — сказал мудрец, придерживая сосуд на груди. — Не лишай меня и малой капли удовольствия.

И, насмешливо шуря глаза, допил свою чашу до конца.

— Благодарю тебя, друг! — Сократ вложил чашу в непослушные руки раба. — Я часто буду вспоминать тебя на островах Блаженных.

Медленно прошелся по «кругу раздумья». Взглянул на жену.

— Ела ли ты пирог, Ксантиппа?

— Пирог? — Женщина выпрямила стан, плечи ее моложаво округлились. — Право, не помню. На пальцах какие-то крошки. Кажется, ела.

— Я хотел узнать, как он показался тебе на вкус?

Морщила гладкий лоб, припоминала.

— Сладкий… Да, очень сладкий. Где-то я ела точно такой же.

— В моем доме. На свадебном пиру.

— Да, да. Как я могла забыть? Это было еще до снятия покрывала. Только знаешь что? — Она помолчала, хорошея лицом. — Тот пирог все же был вкуснее. Этот пирог, конечно, превосходен, но, пожалуй, на этот раз истолкли не очень свежие семена. Как ты думаешь? Тот пирог был лучше?

— Лучше, — подтвердил мудрец, сглатывая горьковатую слюну.

За окном просили есть оперяющиеся птенцы.

Он опять заходил по кругу, прислушиваясь к себе. Вдруг под левой ступней шелохнулся холодок, еще шелохнулся, более уверенно, податливым ледком пристывая к подошве — казалось, огрубелая кожа стала младенчески нежной.

— Позови остальных, — попросил Сократ Критона.

Друзья, ни о чем не спрашивая, подошли, встали тесным кругом, словно воины, защищающие раненого вождя. Он выжидательно покусал губы и начал свой прощальный бессловесный огляд. Каждому заглянул в глаза, прикоснувшись на память легонько к руке или обнаженному плечу, потом медленно смежил веки, как бы пробуя жить новой, запредельной жизнью, спокойно взглянул и сказал:

— Пора!..

Люди стояли окаменело. Кто-то сдавленно всхлипнул.

— Ты хочешь, чтобы мы ушли? — ломким от волнения голосом заговорил Гермоген. — Но почему? Ведь есть еще время.

— Нет, мой милый, — задумчиво сказал старик. — Моя колесница уже ступила на двенадцатый круг. Пора расходиться. Только не нужно говорить «гюгиайне». До утра, мои друзья! Ты останься, Критон, — тихо добавил он и, взяв за локти Гермогена, будто непослушного ученика, повел туда, где траурно чернел коридорный проход. И остальные тоже пошли. Некоторые задерживались, другие обходили их. Никто не заметил, как Учитель оставил печальные, как у молящегося, локти Гермогена. И когда продолжали идти нескончаемым коридором к белой, зажатой дверью полоске света, всем по-прежнему казалось, что Сократ идет впереди.

А старик подходил на непослушных ногах к жене, и она, поняв, что сейчас должно решиться что-то важное, оробело вставала с кровати, и дети, захваченные ее движением, тоже покидали свои насиженные места, жались к матери, как два испуганных крыла.

— Дай же мне твою руку, моя добрая Ксантиппа!

Она, ничего не понимая, оглядела свою загорелую руку с тонким безглазым перстнем и протянула мужу. Протянула неловко, просяще — ладонью кверху. Он взял ее холодноватые пальцы и поцеловал руку у запястья, где мягко, как проклевывающийся птенец, вздрагивала жилка.

— Подожди во дворе, Ксантиппа. Я скоро…

— Ты гонишь нас? — с обидой спросила она.

— Так нужно. Я хотел бы отдохнуть перед дорогой, — Сократ наклонился и поцеловал детей в теплые, пахнущие птичьим пухом затылки.

— Ты куда собираешься? — надувая щеки, спросил Софрониск. Лампрокл предупреждающе ткнул брата в бок.

— Не ссорьтесь, — ласково сказал Сократ, притягивая к себе ручонку Софрониска с восковым корабликом. — Я собираюсь в дальнее плавание, мой милый Софрониск. Оно протянется не меньше, чем Сицилийская экспедиция. Жди меня и не ссорься с братом — ведь не ссорятся же пальцы на одной руке. Растите настоящими красавцами, слушайтесь мать…

— Идемте! — слабо вскрикнула Ксантиппа и быстро закусила губу, боясь расплакаться. Схватила за плечи своих сыновей и пошла неуверенной походкой. Старик отвернулся, чтобы не видеть…