Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Оказалось, сегодня собрались не все члены «Арзамаса». Их куда больше. Зачислены в общество и проявляют отменное служение общему делу поэты Батюшков и Пушкин Василий Львович, генерал Михаил Орлов, Денис Давыдов, Никита Муравьёв... Так что если все соберутся — то-то будет!

А колпак на голове председателя — это, знать, атрибут ритуала? Конечно! А ещё подаётся на собраниях жареный гусь, обязательно арзамасский!

Как раз приглашают к столу — вот он, румяный, обложенный яблоками, — пальчики оближешь.

Когда уселись за стол, открылась ещё одна особенность — у каждого члена «Арзамаса» своя кличка. Жуковский прозывается Светланой, Вяземский — Асмодей, Уваров — Старушка, Орлов — Рейн, Блудов — Кассандра, братья Тургеневы так: Александр — Эолова Арфа, а Николай — Варвик...

Знакомые имена? Ну да, все они из баллад Жуковского. Кроме, пожалуй, одного — прозвания Вот, которым окрещён Василий Львович. Почему? Всякий раз, когда кончал, бывало, на собраниях свою речь очередной оратор, Пушкин, до этого мирно дремавший, вскакивал и громко произносил: «Вот!» Дескать, и он точно такие же слова хотел высказать, мол, полностью с выступающим согласен.

За столом Перовского усадили между Жуковским и Вяземским, и друзья о многом всласть наговорились.

Как обрадовался Алексей, когда узнал, что Василий — отныне тоже петербуржец! С прошлого года он определён не куда-нибудь, а ко двору. Сначала был чтецом при императрице Марии Фёдоровне, а с недавнего времени — наставник в российском языке при великой княгине Александре Фёдоровне.

— Пора и мне перебираться к вам в столицу да обосновываться на службе, — сказал Вяземский. — Не житьё в Москве — денег нет. В младые лета, как вам известно, я уже успел на одних картах «прокипятить» полмиллиона отцовских средств. Так что слёзно молю дражайших Тургеневых, чтобы и мне какую-никакую службицу приискали. Сам, право, не ведаю, куда приткнуть свой страннический посох — от политики до дипломатики и от Архангельска до Мадрида бродит моё воображение. Нынче же решил с моим наставником Николаем Михайловичем совет держать по сему поводу. Ба, да ты, Алексей, верно, не ведаешь, что Карамзин здесь, в столице? Я ведь у него и остановился. Обрадуется тебе несказанно, если объявишься у нас днями.

Во второй половине мая 1816 года, когда пропылённый дорожный дормез Алексея Перовского пересекал Нарвскую заставу, с другой стороны, московской, в столицу въезжал поезд Карамзиных.

Так и хочется написать: «в тот самый день». Но сохранилась дата приезда Карамзиных, об Алексее же известно, что он вернулся из-за границы весной, скорее всего в том же мае — следовало пускаться в путь, когда подсохнут дороги...

Поезд Николая Михайловича составлял карету, в которой двигался он с семейством, и обоз, состоявший из нескольких телег с поклажей. То был домашний скарб — кое-что из фамильной мебели, узлы с одеждой и посудой, отдельно — провизия на весь вояж и самое драгоценное, за чем хозяин особо держал глаз, — ящики с тетрадями и плотными кипами исписанных бумаг. Имущество, которому, собственно, и не было цены, — рукописные восемь томов «Истории государства Российского».

Тринадцать лет потратил писатель на свой тяжёлый затворнический труд, и вот пришла пора явить его людям.

Петербург оказался ему непривычен и даже чужд. Прикинул: по самым скромным подсчётам — не менее четырёх тысяч рублей за наем квартиры, за карету в месяц — ещё пятьсот да семьдесят — лакей и шестьдесят рублей — «на пищу двум человекам»... Разор. А доходов — почти никаких.

Но надо всё превозмочь, лишь бы устроить в печать своё детище, а там — назад, в любимую и дорогую сердцу Москву.

Дни потянулись друг за другом, потом — недели.

Царь, когда-то сам благословивший писателя на сей патриотический подвиг духа и определивший ему казённое место историографа с жалованьем, чтобы хотя бы о пропитании не беспокоиться, — не принимает.

Страшно, если придётся возвращаться ни с чем. И уже приготовлено решение: «продать часть имения и жить по-мещански».

Александр же меж тем устраивает дело так, что сначала пропускает историографа через Аракчеева [14] Аракчеев Алексей Андреевич (1769 — 1834) — русский государственный деятель, граф (с 1799), генерал, всесильный временщик при Александре I. С 1808 г, — военный министр, с 1810 г. — председатель военного департамента Государственного совета. , будто щупает его змеиными глазами всесильного солдафона. Наконец и сам удостаивает... Шестьсот тысяч рублей выделяет на печатание «Истории» в военной типографии и официальную цензуру заменяет личным царским доглядом. А кроме того, жалует историографа чином статского советника и Анной первой степени.

При всём соблюдении придворного этикета Карамзин не скрывает своего безразличия к происходящему в Царском Селе: «Не моё дело умножать число аннинских кавалеров...» Но главным доволен — будет издана «История»!

Отныне он весь — в распоряжениях по типографии и держании корректур.

И как предыдущие долгие годы затворнического летописания — во имя этого же летописания, — строго размеренные дни.

Утром непременный час прогулки — в городе пешком, в Царском Селе — верхом. В любую погоду. Если, к примеру, ветер или дождь — под сюртук на грудь толстую тетрадь, чтобы не просквозило.

После прогулки чашка кофею — и до обеда, который в четвёртом часу, корпение над бумагой.

Вечером лишь можно отойти от времён минувших, что в звуках, красках, в ярких картинах, вызванных точным знанием и художническим воображением, теснятся в голове.

Вечером даже очень необходимо отойти от дорогих и мучительных видений, чтобы себя раньше срока не изнурить, дотянуть до томов, которые уже наметил.

Читают с женою Екатериной Андреевной вслух что-либо для отвлечения, принимают редких гостей.

А самые заветные мысли тем не менее — о Москве, которую и покинул ради того, чтобы вывести в люди труд жизни, как выводят в свет любезное дитя.

Москва мнится, не отпускает.

Потому и пишет друзьям, оставшимся в Белокаменной:

«Скажут, что я ветрен, что мне худо при дворе: улыбнёмся или пожмём плечами. Двор мил как ангел, но мы философы: так ли? Оставляя всё другое другим, будем усердно заниматься корректурами и воображать, как года через два купим себе в Москве домик, а близ Москвы дачу, где насадим гряд десять капусты, огурцов, душистых трав, от времени до времени спрашивая, что делается у вас в Петербурге, у двора, где и мы в старину бывали, как ворона в высоких хоромах! Весело, весело; а для этого надобно было съездить в прекрасное Царское Село!..»

Помимо зимней квартиры, которую Карамзины наняли близ Литейного двора и Невы, в Царском Селе по распоряжению царя для Николая Михайловича с семьёй специально отделан летний китайский домик в парке и во флигеле рядом — крохотный кабинет.