Артур Дойл - Приключения Михея Кларка

Много раз я вам рассказывал, мои дорогие внучата, о разных событиях моей полной приключений жизни. Вашим родителям, во всяком случае, жизнь моя очень хорошо известна.

В последнее время, милые внучки, я замечаю, что начал стариться. Память у меня слабеет, да и соображаю я труднее, чем прежде. Вот я и решил поэтому, пока ещё можно, рассказать вам историю моей жизни с начала до конца. Запомните же все, что я вам буду рассказывать в эти длинные зимние вечера, и передайте мои слова вашим детям и внукам.

Слава Богу, теперь в нашей стране царит мир. Брауншвейгский дом прочно утвердился на престоле, всюду – тишина и порядок. Вам нелегко понять, как жилось людям во времена моей молодости. Ах, нехорошее это было время. Англичане поднимали оружие против англичан, брат убивал брата, а король, естественный защитник и покровитель своих подданных, теснил их, заставлял их делать то, что им было ненавистно. Мои рассказы заслуживают того, чтобы их запомнить как следует. Они будут назидательны для потомства. Такого человека, как я, не только в Гэмпширском графстве, но и во всей Англии теперь не найдёшь. Все перемёрли. Я, любезные внучки, сам участвовал во всех этих исторических событиях и играл в них немаловажную роль.

Я расскажу вам по порядку и толком все, что я знаю. Я постараюсь воскресить для вашего назидания людей, которые давно умерли; я вызову из тумана прошлого события великой важности и значения. Учёные в своих книгах описывают эти события, но очень уж у них это выходит скучно, а на самом-то деле в событиях, о которых я вам буду рассказывать, не было ничего скучного. Совершенно напротив: они захватывали дух, увлекали всего человека.

Посторонним людям мои рассказы, может быть, не понравятся. Они скажут, что это старческая болтовня и ничего более, но вы, мои милые детки, знаете меня. Я видел все, о чем буду вам говорить, вот этими самыми глазами, которыми гляжу теперь на вас. Эти руки, вот эти самые старческие руки, защищали великое дело. Вы это знаете и поверите мне.

Помните, дети, что, проливая свою кровь, мы её проливали не только за себя, но и за вас, наших потомков. Когда вы вырастете, вы будете свободными гражданами свободной страны. Вам никто не помешает думать и молиться так, как вы захотите. Благодарите Бога за это, дети, но скажите спасибо и нам, старикам. Много крови пролили, много страданий перенесли ваши отцы во времена Стюартов, и все для того, чтобы завоевать для вас эту желанную свободу.

Родился я в 1664 году в Хэванте. Это – богатое село, и находится оно в нескольких милях от Портсмута, недалеко от Лондонской большой дороги. В этом самом селе я и провёл почти всю свою молодость.

Хэвант и теперь, как в старину, славится своими живописными окрестностями и здоровым климатом. Улица в селе одна, кривая, неровная, по обеим сторонам идут кирпичные домики. Перед каждым – садик, и то там, то здесь виднеются фруктовые деревья. В самой середине села – старинная церковь с четырехугольной колокольней, на сером, выцветшем фронтоне церкви – солнечные часы.

До указа об единообразии веры пресвитериане имели свою часовню около Хэванта, но после указа их пастор, мистер Брэкинридж, был посажен в тюрьму, и все малое стадо рассеялось. А Брэкинридж был хороший проповедник. Бывало, его часовенка битком набита народом, а церковь пустует.

Мой отец принадлежал к независимым, которые тоже терпели гонения от правительства. Независимые ходили на тайные собрания в Эмсворт. Ходили мы туда каждую субботу, и уж непременно, неукоснительно ходили. Дождь ли, хорошая ли погода, а мы, бывало, идём. Полиция не раз накрывала нас на этих собраниях, но в конце концов чиновники оставили нас в покое. Независимые были у нас все тихие, безобидные люди, соседи их уважали и любили, и полиция стала по этому случаю глядеть на их сходки сквозь пальцы: пускай, дескать, молятся, как хотят.

Были между нами и паписты; им приходилось ходить слушать свою мессу ещё дальше, чем нам. Они ходили в Портсмут.

Так вот как, внучата, сами видите: село наше было небольшое, но в нем были всякие люди. Хэвант был Англией в миниатюре. У нас были и секты разные, и партии, и борьба между ними была тем ожесточённее, что все они были собраны на маленьком пространстве и хорошо знали друг друга.

Отец мой, Иосиф Кларк, был известен в околотке под именем кирасира Джо. В молодости своей он служил в знаменитом конном полку Оливера Кромвеля, так называемой Якслейской дружине. Отец мой так хорошо проповедовал и так храбро сражался, что старый Нолль – так прозывали Кромвеля – решил его отличить. После Дунбарской битвы он вызвал его из строя и пожаловал ему чин корнета.

Но потом моему отцу не повезло. В числе его товарищей был один солдат, ханжа превеликий. Отец мой однажды заспорил с ним относительно догмата Троицы. Ну, спорили-спорили, солдат-ханжа рассердился и ударил отца по лицу. Отец мой вынул саблю и зарубил буяна. Случись это в другой армии, отца моего оправдали бы, ударить своего начальника – значит бунтовать, а бунты в армии непозволительны. Но в армии Кромвеля были свои порядки. Солдаты считали себя важными особами и крепко держались за свои привилегии. Расправа отца с их товарищем им не понравилась, и для того чтобы успокоить волнение, над отцом был устроен военный суд. Отца непременно бы казнили в угоду солдатам, если бы в дело не вмешался сам лорд-протектор, заменивший смертную казнь удалением из армии.

С корнета Кларка сняли буйволовый кафтан и стальную каску, и парламент лишился верного и ревностного служаки. Отец ушёл в Хэвант, где и занялся дублением кож. Дело у него пошло хорошо, и, разжившись деньгами, он женился на молоденькой девушке Мери Шепстон, которая принадлежала к епископальной церкви.

Первым ребёнком, родившимся от этого брака, был я, Михей (Мика) Кларк.

Отец мой – я помню его очень хорошо – был высокого роста человек, держался прямо. Плечи и грудь у него были широкие, мощные, лицо крутое, суровое, из-под густых нависших бровей глядели строгие глаза, нос был большой, мясистый, губы толстые, плотно сжимавшиеся в тех случаях, когда отец сердился. Глаза у него были серые, проницательные; это были глаза сурового воина, но я отлично помню, как эти суровые глаза принимали ласковое и весёлое выражение.

Голос у отца был сильный и наводящий страх. Таких голосов я никогда не слыхал. Я поэтому вполне верю тому, что мне рассказывали об отце, а рассказывали мне вот что: когда отец во время Дунбарской битвы врезался в самую середину голубых шотландцев, то его пение – он пел Сотый Псалом – покрыло собой и звуки военных труб, и пальбу из ружей. Это пение было похоже на глухой рокот морских волн. Да, отец мой обладал всеми качествами для того, чтобы дослужиться до офицерского чина, но, видно, Бог не.судил. Вернувшись в мирную жизнь, он оставил все свои военные привычки. Даже разбогатев, он не стал носить шпагу у пояса, как другие, а вместо неё имел при себе маленький томик библии.