Владимир Савченко - Тайна клеенчатой тетради

Перелом в общественных настроениях, наметившийся с начала октября, особенно явственно определился после 19 ноября того же, 1879 года, когда на жизнь Александра Второго было совершено очередное покушение, и на этот раз не отдельным лицом, а партией, той самой хорошо организованной группой мужественных молодых людей, которые называли себя Исполнительным Комитетом «Народной воли». Поражали грандиозность замысла и технический уровень исполнения. При возвращении императора из Крыма был взорван под Москвой царский поезд, для чего под полотно железной дороги был подведен тоннель, заложена динамитная мина и взорвана с помощью электрической цепи. Император и на этот раз остался жив, но отношение общества к этому обстоятельству было теперь совсем иным, чем семь месяцев назад.

Клеточников ясно ощутил перемену в общественных настроениях в те последние месяцы года, ощутил несмотря на то, что внешне жизнь в Российской империи как будто мало изменилась после 19 ноября. По крайней мере, в столице внешне мало что изменилось. Можно было даже поражаться тому спокойствию, с каким население столицы приняло известие о покушении под Москвой. Не было торжественно-радостных манифестаций по случаю счастливого избавления государя императора от гибели. В вагонах конки, в кухмистерских, всюду, где собирались люди, не заметно было ни особенного волнения, ни даже просто большого любопытства к факту покушения, этот факт воспринимался как ставшее привычным довольно заурядное событие, и если заходила о нем речь, то чаще можно было услышать такие, например, суждения: «Мина устроена так, что лучше не устроил бы и офицер Артиллерийской академии. В чем другом, а в ловкости и искусстве им нельзя отказать».

Но уже в этом видимом равнодушии публики к судьбе государя был знак перемены, уже само по себе это равнодушие было новым явлением. Тем более заметно было это новое в характере проходившего через руки Клеточникова потока «частных заявлений». Казалось бы, странно, но после того, как подполье вновь заявило о себе, и заявило дерзко, победоносно, поток анонимных доносов сократился. Если весной и летом не было дня, чтобы почта не доставила в Третье отделение хотя бы с десяток доносов, теперь такие дни случались. Ничего, однако, странного в этом не было: доносчик приспосабливался к менявшейся обстановке, в обстоятельствах, когда появились сомнения в безусловной силе правительства, осторожность требовала не выскакивать ни под каким видом, хотя бы и с анонимным заявлением. В тех же доносах, что приходили, теперь чаще всего заявлялось о лицах, которые высказывали сожаление по поводу неудачи московского покушения. На двух мещан, например, донесли, что они, рассуждая о покушении, сошлись на том, что, мол, «лучше бы удалось, по крайней мере все бы кончилось». Этот разговор они вели в бане, где их подслушали какие-то их знакомые и донесли; мещан арестовали.

Фразу арестованных мещан, несколько видоизмененную, Клеточников потом встречал не раз в делах Третьего отделения, именно в так называемых делах об оскорблении величества, которыми очень интересовался Михайлов и к которым недавно Николай Васильевич получил доступ. Михайлова более всего интересовало, как реагировали на событие 19 ноября крестьяне, сведения об этом он записывал особо, систематизируя их, имея в виду использовать в статьях «Народной воли». Крестьяне же, как свидетельствовали дела Третьего отделения, реагировали примерно так, как и городское население. Среди обвинявшихся в государственных преступлениях, в том числе и в оскорблении величества, наибольший процент составляли именно крестьяне. В Миргороде один крестьянин после московского взрыва заявил на базарной площади: «Велика была б тому награда, кто б его убил!» Другой крестьянин, старик из Псковской губернии, узнав о покушении и решив, что царь убит, осенил себя крестным знамением и возвестил: «Слава тебе, господи, авось теперь полегчает!» Такого рода факты были особенно дороги Михайлову.

Вывод о том, что наибольший процент обвинявшихся в государственных преступлениях приходился на долю крестьян, вывод, чрезвычайно важный для партии, подкреплялся статистическими данными министерства юстиции и Третьего отделения. Эти данные содержались, во-первых, в «Обзоре социально-революционного движения в России», написанном по заказу Третьего отделения агентом литератором Мальшинским на основе проведенного им исследования дел о государственных преступлениях за годы 1873–1876 и изданном Третьим отделением всего в 150 экземплярах, и, во-вторых, в делах, переданных Третьим отделением в судебные органы за последующие годы. Клеточникову доводилось держать в руках эти материалы; то, что запоминал при беглом чтении, он передавал народовольцам. Желательно было, конечно, получить эти материалы целиком.

— Если их опубликовать, это был бы гром на весь мир. П-пожалуй, не меньший, чем от московского взрыва, — сказан Михайлов.

Клеточников обещал попытаться их достать.

Михайлов рассказывал Клеточникову, что после 19 ноября в кружках радикальной интеллигенции и молодежи окончились споры о различии программ народовольцев и чернопередельцев, которые велись всю осень, большинство радикальной публики приняло народовольческую программу. Об этом можно было судить по результатам студенческих сходок, очень многолюдных в последние месяцы года, на которых теперь всегда принимались резолюции народовольческого толка; можно было судить и по возросшим сборам на нужды партии, возросшему спросу на издания партии, также и по тому, что увеличилось число предложений со стороны различных революционных кружков и отдельных лиц о присоединении к «Народной воле». Все это также было показателем перемены в общественных настроениях.

О том же Клеточников мог судить и по менявшемуся отношению к нему, собственно к факту его службы в Третьем отделении, со стороны его прежних знакомых. Наблюдать за этим было и забавно, и поучительно. В переулках, выходивших на Стремянную улицу, в густонаселенных дешевых, с узкими лестницами шестиэтажных домах-муравейниках, прятавшихся во дворах, внутри кварталов, еще в то время, когда Клеточников слушал лекции в медицинской академии, было основано несколько коммун студентов-медиков, товарищей Клеточникова по курсу. Они и теперь жили здесь. С ними Клеточников встречался почти каждый день утром, отправляясь на службу. Весной они вполне безразлично отнеслись к факту его поступления в Третье отделение, и те из них, что были с ним на поклонах, не переставали раскланиваться при встречах и не считали зазорным вступать с ним в разговоры, когда им случалось идти вместе или ехать в одном вагоне конки — им было по пути, по Литейному. Теперь его сторонились, на его поклоны не отвечали, причем не отворачивались, напротив, смотрели прямо ему в лицо — с вызовом, презрением.