Светлана Лыжина - Любимый ученик Мехмед

— Теперь ты султан вместо меня, — сказал родитель.

Правление Мехмеда длилось недолго. Владыки северных стран нарушили недавно заключённое перемирие и пошли войной на Турцию. Отец Мехмеда вернулся, чтобы отразить их нападение, и сумел, но сына не взял с собой на войну, а по окончании военных действий опять удалился в Манису. Мехмед снова остался в Эдирне один.

Однако и это длилось недолго. Прошло менее двух лет, а затем великий визир Халил-паша уговорил отца Мехмеда вернуться, потому что сын «не способен править», «все дела в беспорядке», и тогда отец Мехмеда вернулся в Эдирне, снова принял власть, а самого Мехмеда сразу отослал всё в ту же Манису.

Принц почти смирился с мыслью, что никогда не сможет угодить отцу, никогда не сможет заслужить его любовь, из-за чего ненависть только крепла. Это становилось всё более мучительно — чувствовать любовь и ненависть одновременно.

Временами Мехмед забывал, что ненавидит, но когда в очередной раз встречался с матерью и сознавал, что сам находится в таком же положении, как она — положении покинутого человека, чья любовь безответна, — то начинал ненавидеть отца с прежней силой.

Андреас никогда бы не подумал, что Маниса — такое захолустье. Город, укрывшийся в тени огромной горы, сам казался совсем не большим. Красивые дома в нём можно было перечесть по пальцам, да и рыночная площадь с лавками по соседству выглядела бедновато.

Дворец в Манисе раскинулся посреди города и отделялся от улиц высокой каменной стеной. Наверное, всё-таки следовало подъехать к дворцу по главной улице, на которую смотрел главный вход, но старик-возница решил срезать путь, а в итоге ничего не выгадал. Повозка быстро достигла дворца, но долго-долго ехала вдоль каменной ограды прежде, чем показались огромные деревянные ворота, украшенные большими круглыми шляпками гвоздей, вбитых так, чтобы получился незамысловатый узор.

Андреас проворно соскочил с повозки и хотел постучать, но тут откуда-то сверху раздался голос, весьма грубо крикнувший по-турецки.

— Здесь нельзя стоять! Следуй мимо, чужестранец!

Оказалось, из-за верхнего края стены высунулся стражник в шлеме луковичной формы, вооружённый копьём и выглядевший грозно, однако Андреас совсем не думал его бояться, а ответил тоже по-турецки:

— Я не чужестранец. Я — подданный и слуга великого султана Мурата, да продлятся его дни. Мне предписано явиться сюда, и я явился.

— Предписано? — переспросил воин. — Тогда я позову своего начальника, но тебе же хуже, если ты врёшь.

«Не очень-то вежливо», — подумал грек. В Эдирне, когда он приходил во дворец, то не сталкивался с таким обращением, ведь охрану предупреждали, что придёт сын дворцового чиновника, а здесь Андреас не имел отцовской поддержки и всё же решил не унывать.

Меж тем по ту сторону ворот послышались шаркающие шаги, затем правая створка приоткрылась, и Андреас, ожидавший увидеть начальника стражи с саблей на боку, удивился, потому что увидел человека невоенного.

Судя по большим усам, завитым кверху, это был кто-то из старших дворцовых служителей — у младшего усы были бы поменьше — да и гордый вид говорил о высоком ранге.

Чёрный длиннополый кафтан, препоясанный тёмно-зелёным кушаком, словно отбрасывал на лицо служителя тень и делал своего обладателя неприветливым подобно стражу, но вряд ли тёмные цвета являлись результатом личного выбора. Скорее всего, они соответствовали дворцовым правилам, то есть служитель на поверку мог оказаться дружелюбным.

— Как тебя зовут? — строго спросил мрачный усач по-турецки.

Когда Андреас назвал своё имя и фамилию, а также имя своего отца, лицо служителя посветлело:

— Значит, ты тот самый учитель, которого мы ждём?

— Да.

— При тебе должна быть бумага.

— Она есть, — Андреас порылся в дорожном мешке, лежавшем на повозке рядом с сундуками, и вынул скатанное в трубку письмо в кожаном чехле, но служитель сделал знак, что верит на слово, после чего створка ворот открылась шире, и на городскую улицу вышли четверо носильщиков.

Как только престарелый владелец повозки отвязал сундуки, эти вещи отправились во дворец, а молодой грек, расплатившись со стариком, вскинул на плечо дорожный мешок и последовал за служителем.

Андреас удивился, насколько безлюдным и пустым оказалось жилище принца. Возле ворот несли службу четыре десятка стражей, но они не могли заполнить огромное пространство внутреннего двора. Колодец, стоявший посреди этой пустоты, казался маленьким, будто потерянная кем-то феска, а галереи с тонкими колоннами, тянувшиеся по периметру, выглядели необычайно длинными. Здесь невольно приходила мысль, что человек мал — он лишь песчинка в огромном космосе.

Дворцовые залы и коридоры также были пусты. Носильщики с сундуками куда-то пропали, а другие слуги не показывались. Лишь эхо сопровождало Андреаса и служителя. Каждый шаг по мраморным плитам пола отчётливо слышался в окружающей тишине. Каждый шорох одежды становился громким.

Молодому учителю даже не верилось, что скоро самому придётся стать обитателем этой гулкой пустоты. А ещё он размышлял, как же его ученик, принц Мехмед, ощущает себя здесь. «Наверное, ему скучно», — подумал грек, однако не следовало делать поспешных выводов заранее. Сведений было слишком мало, несмотря на то, что учитель ещё до отъезда из Эдирне расспрашивал о своём ученике всех, кого мог.

Как ни странно, Мехмед уже успел побыть султаном. Когда мальчику исполнилось двенадцать, отец передал ему трон, а сам удалился в этот самый дворец — в Манису. Разумеется, двенадцатилетний сын не справился с обязанностями правителя. Никто бы в таком возрасте не справился, и всё же отец оказался разочарован, поэтому, понаблюдав за правлением чуть менее двух лет, снова поменялся с сыном местами.

«А что же Мехмед? — думал Андреас. — Насколько охотно он вернулся в Манису? Чувствует ли себя наказанным? А может, оказался рад удалиться от непосильного дела?» Это пока оставалось тайной, как и характер Мехмеда.

Увы, разузнать о характере принца у кого-либо в Эдирне не удалось. О Мехмеде говорили так, будто всё в нём соответствует идеалу, а ведь никто не идеален. Даже о том, что двухлетнее правление оказалось неудачным, никто прямо не сказал — Андреас догадался сам, благо, это было легко, а вот судить о характере мальчика лишь на основании славословий не мог. Все говорят: «Достойный сын своего отца, подающий большие надежды», — а кто знает, как там на самом деле. Оставалось лишь гадать — тихоня или сорванец?

Тихий и скромный ребёнок с радостью сложил бы с себя султанские обязанности, а в здешнем дворце чувствовал бы себя хорошо и спокойно, однако новый учитель снова и снова возвращался к предположению, что Мехмед совсем не тих и не скромен, и что во дворце принцу скучно.