Валентин Иванов - Повести древних лет. Хроники IX века в четырех книгах

— Поперву и собака плутает, а по затескам и глупый не собьется. Знакомый путик в Город, каждый дойдет, — подтвердил Вечерко.

Доброга было закашлял, но, заметив Заренку, удержался. Она села рядом, и староста обнял одной рукой жену. А она положила мужу голову на плечо.

— Ума, ума, браты, приложим ко всему, — продолжал Доброга. — Я так смотрю, что мы сюда налетели не коршунами и не воронами, чтобы выбить добычу и — долой. Нужно следить, чтобы кто из нас сглупа не обидел биарминов. Медведя рогатиной, соболя силком, птицу стрелой, землю сохой, а соседа бери сердечной лаской.

— Верно говоришь. Мы будем крепки биарминовской дружбой, — за всех согласился Одинец. — А железо бы здесь поискать. Болот много.

— Поставим избу, и ты отдохнешь от дороги, — тихо сказала мужу Заренка.

Кончилась дальняя дорога. Пора рубить жилье, трудом брать землю и трудом овладевать новым морем.

В устье реки Тихой-Двины берега и острова лесисты. А на правом от устья берегу моря, который тянется на восход солнца, лес слабеет. На бугристых холмах березняк не растет ввысь, а кустится. В низменностях расползлись травяные и моховые болотистые луга, здесь биармины пасут свою остророгую скотину.

В своем хозяйстве биармины не держали лошадей коров, овец, коз и свиней, к которым привыкли новгородцы. Для всего у биарминов была одна домашняя скотина — олень. Такие же олени водились в приильменских лесах, по Нево, Онеге и Свири. Новгородцы считали оленей диким зверем, а биармины сумели на диво приручить их пуще собак. Биармины и ездили на оленях, и доили, и брали с них мясо и шкуру.

Повольники облюбовали удобное место на правом берегу Двины около самого устья, на большой протоке, рубили лес для изб и для тына, — хотелось прикрыться хоть небольшим острожком. Соседи-биармины ни на минуту не оставляли своих новых друзей.

Закончив свои весенние ловли по Двине, биармины сотнями возвращались к морю и не сидели в покое. Они шныряли и на больших кожаных лодьях и на маленьких лодочках по всем извилистым протокам устья и по морю.

Простой и добрый народ, честный. Каждая вещь из обихода повольников побывала в руках любопытных биарминов, но ничего не пропало. Вначале все же иной раз повольникам становилось боязно от многолюдства биарминов.

Надобны или не надобны и острожек, и тын, кто же скажет наперед? А будет спокойнее.

Строились с помощью биарминов. Карислав намашется топором и разогнет спину, а биармин тянется

— Попортишь железо, мужик. Оставь.

Мало-помалу биармины и новгородцы начинали понимать друг друга в простых делах, и приятель биармин твердил Кариславу:

— Нет. Не попортишь. Нет, не попортишь.

— То-то! Гляди у меня!

Биармин смеялся, показывал на свои глаза и кричал:

— Гляди меня, гляди меня!

— Эх, да не так ты тяпаешь. Смотри, как нужно!

Карислав показывал, как держать топор и как бить, чтобы щепа кололась крупно и железо не мяло, а резало древесину. А биармин вертелся около, припрыгивал в увлечении и крякал под удары:

— Ах-а! Топ-пор!

Ему не терпелось:

— Давай топ-пор. Я! Я!

У всех заводились друзья, звали по именам. Отеня сидел на бревне верхом и ошкурял стругом кору, а оба его приятеля, Киик и Дак, пристраивались рядом и не могли дождаться своей очереди. Бревно поспевало вмиг.

Вечерко вырубал, паз в стеновом бревне, и мелкая пахучая щепа летела в глаза Рубцу. Вечеркиного приятеля прозвали так за борозду, которую медвежий коготь пропахал от виска до подбородка биармина. Рубец мигал от щепы, отдувал губы, но не слезал с бревна. Вечерко передавал приятелю топор, Рубец плевал в ладони по-новгородски. Приходила Вечеркина очередь щуриться и мигать от щепы.

Биармины пригнали оленей и своими руками помогали вытаскивать бревна из леса и волочить из болота мох для конопатки избяных пазов. Не будь биарминов — и не поспели бы с такой дивной скоростью избы и острожек.

По всему было видно, что биармины не знали злобы и вражды. Они привыкли к ватажникам, но к железу не могли привыкнуть. Они научились водить пилой, скрести стругом, тесать теслом и резать ножом, а все же твердое железо оставалось чудом, как в первый день.

Уже давно оголел очищенный чайками костяк от первой убитой касатки. Биармины вытащили кости подальше на берег и обвели их низкой стенкой из белых голышей. Меж пустых ребер они натыкали острых жердей, чтобы показать, как разило железо страшного злого зверя. Биармины выменяли Одинцову рогатину на три сорока соболей, но никто из них не взял себе чудесное могучее оружие. Они поставили в каменном кругу кожаную вежу перед зубастым касаточьим черепом и в ней утвердили рогатину рожном вверх. Биармины намазывали рогатину топленым жиром, кормили железо:

— Чтобы все касатки знали, что на них есть сила и управа.

Ладно. Дайте срок! У вас будет железа вволю. А пока терпите и молитесь на рогатину.

Повольники справились со стройкой, и Доброга послал одну расшиву с десятком людей вверх по Двине на Вагу, чтобы дать о себе вести товарищам и узнать, как у них идет жизнь.

В острожке от семейных стаек тянуло теплым женским духом. Биарминка Бэва принесла новгородцу Сувору в приданое не одни собольи меха. Что меха: их Су вор отдал в общую добычу ватаги в погашение долга Ставру. Бэва училась от Заренки и Или хозяйству, перенимала навыки и равнялась ухваткой, теша мужа заботой.

Сувор привык к черным глазам, к смуглой коже и к косе цвета воронова крыла молодой жены, будто других не бывает. Ему первому пришлось дать вместе с биарминкой новгородский росток на берегу крайнего Белого моря. Будет дитя.

Кругом молодой пары не переводились Бэвины сродичи. Сколько же их? Не весь ли каменистый берег моря? Биармины умели и любили считаться родством. Они находили свояков в самых дальних коленах и на досугах длинных зимних ночей, перебирая имена и прозвища, поднимались до двух первых людей, которых сотворила богиня Воды Йомала.

Рубец сосватал Вечерке свою сестру. Дак отдал за Отеню дочь. Браки скреплялись общими торжествами. То ли биарминам было любо родниться с железными людьми, то ли они стремились к закреплению союза, — об этом мало кто думал, кроме Доброги, но все брали жен с охотой.

Одинец же остался один. Его скорый брак был короток и нерадостен. Иля ушла к Кариславу, она не сжилась с Одинцом. На прощанье она сказала бывшему мужу:

— Ты скучный, все молчишь и молчишь. И слава о тебе идет, и тебя почитают, а ты как холодянка-лягушка. Мне с тобой холодно. Как огонь не берет залитую головню, так и тебя не зажечь.

Баба ушла к другому, а Одинцу все нипочем, будто ничего и не было. В одном Иля была права: с ней Одинец пусть был холоден, но другие не знали его холода. Верно говорится, что жене труднее угодить, чем миру.