Эдвард Резерфорд - Сарум. Роман об Англии

Изменились и условия производства. Ткачи по-прежнему изготовляли сукно на ручных станках, но предприимчивые купцы начали заводить близ сукновален мануфактуры, создавая первые ткацкие фабрики; к примеру, древнее аббатство Мальмсбери, пустовавшее из-за роспуска монастырей, превратилось в суконную мануфактуру.

На этом богатели многие торговцы, однако обитатели Сарума, с его старинным рынком и средневековыми гильдиями, придерживались консервативных взглядов и не торопились расставаться с традициями. Впрочем, так поступали не все.

– Глянь, как братья Уэбб в гору пошли, – вздыхал Эдвард. – Они не только сукно производят, но и сами с Антверпеном торговлю держат, без посредников.

Сам Шокли не располагал средствами для такого крупного предприятия, однако его знакомый Томас Форест предложил вложить в дело свои деньги, что вполне устраивало обоих партнеров.

Томас Форест был истинным джентльменом. Отец его не только перестроил старинное поместье Авонсфорд, но и возвысил семейство, обзаведясь фамильным гербом с изображением восстающего льва на золотом поле. Герб красовался и над камином в зале, и на могиле старшего Фореста, похороненного на деревенском кладбище. Перед смертью старик заказал свой портрет молодому даровитому художнику из Германии, ученику великого Ганса Гольбейна, который придал узкому хитрому лицу заказчика выражение сурового достоинства. С недавних пор среди английского дворянства вошли в моду портреты предков, поэтому старший Форест, стремясь подтвердить величие своего семейства, решил не скупить ся на расходы.

– Томас, ты и свой портрет закажи, – наставлял он сына, воображая длинный ряд портретов на стене особняка. – Хоть мы и из новых дворян, но все-таки…

Томас Форест, по примеру отца, старался возвысить семейство. Он взял в жены девушку с богатым приданым, дочь суконщика из Сомерсета с претензиями на знатное происхождение по материнской линии. Земли в имении Томас сдавал в аренду, лачуги в старой деревне снес, а вместо них построил новые дома в миле от особняка, что дало возможность огородить еще триста акров земли. На высвободившихся участках он уничтожил все постройки, избавился от изгородей и пашен, засадив все купами деревьев до самого берега реки, и завел оленей. Теперь из окон особняка открывался чарующий вид на олений парк, а не на убогие крестьянские дворы. Роспуск монастырей дал Форестам возможность дешево прикупить землю у небольших монашеских обителей; в одной из них Томас собирался разместить суконную мануфактуру. Еще одним источником дохода стали мелкие усадьбы, которые королевские чиновники передали в управление семейству Форест. Томас выплачивал за них скромную ренту, поручив ведение хозяйства своему управляющему, что приносило хорошую прибыль. Томасу Форесту прочили пост мирового судьи графства, что окончательно закрепило бы положение семьи среди дворянства, давало возможность быть избранным в парламент или королевский суд и открывало путь к высоким назначениям и титулам.

Томас Форест, недавний дворянин, не собирался пятнать свое имя, открыто связываясь с торговым сословием, поэтому предложение Эдварда Шокли его вполне устраивало.

– Суконную мануфактуру устроим на мои деньги, в одном из моих имений будут сукно двойной ширины изготавливать, а валять его можно на твоей сукновальне. Если понадобится, еще одну заведем, – объяснял он Шокли. – А тебе, Эдвард, я доверю управление предприятием.

Узкое землистое лицо Фореста оттеняли смоляные кудри, близко посаженные черные глаза и длинные тонкие усы, свисавшие почти до подбородка; в гневе он мрачнел и становился похожим на палача, но в хорошем настроении умел теплой улыбкой и учтивым наклоном головы расположить к себе собеседника. К Эдварду Шокли он всегда обращался с изысканной вежливостью.

– Нам бы самостоятельную торговлю наладить, напрямую, без посредников, – предложил однажды молодой торговец.

– Разумеется. Пожалуй, тебе стоит съездить в Антверпен, торгового представителя там подыскать, – с готовностью согласился Форест. – Только такого, который нос по ветру держит.

В феврале, следуя совету приятеля, Шокли собрался в Антверпен. Политическая ситуация в Европе оставалась напряженной: войны в Италии, постоянные распри между протестантами и католиками в Германии и Нидерландах. Год назад могущественных ганзейских купцов изгнали из Лондона, и в отместку они любыми путями досаждали англичанам, однако предприимчивые английские торговцы не упускали любых возможностей разбогатеть.

– Найди такого человека, слабое место которого можно нам на пользу обернуть, – многозначительно произнес Форест.

Шокли, поразмыслив над его словами, поехал в Антверпен, шумный порт на реке Шельде, и провел там десять дней. Он посетил знаменитый шестинефный трехбашенный собор Антверпенской Богоматери, западная башня которого была на семьдесят футов выше шпиля Солсберийского собора, а потом долго бродил по улицам города, с любопытством разглядывая роскошные здания гильдий, мастерские печатников и огромные рынки. Здесь находились представительства сотен торговых домов – английских и французских, испанских, итальянских и португальских, немецких и датских. На шестой день Эдвард отыскал нужного человека.

Высокому светловолосому фламандцу минуло тридцать пять лет. Сообразительный и расторопный, он хорошо разбирался в торговле; искать работу его вынудили долги и необходимость содержать большую семью.

– Ежели он ссуду не выплатит, у него дом за долги отберут, – объяснил Эдвард Форесту.

– Такой нам и нужен, – кивнул Форест.

В назначенный день Эдвард встретился с гостем на постоялом дворе Святого Георгия, откуда они отправились в Авонсфорд. Утром прошел дождь, и зеленая долина Авона купалась в солнечных лучах. Больше всего Эдвард опасался, что фламандский торговец, на своем веку навидавшийся и больших городов, и величественных замков Германии и Франции, сочтет Солсбери и Авонсфорд захолустьем. Вчера за ужином фламандец расслабленно откинулся на спинку кресла и лениво протянул:

– Англичане живут бедно, зато едят вдоволь.

Подобного мнения придерживались многие европейские купцы.

Впрочем, волновался Эдвард напрасно. Едва они миновали массивные каменные ворота и по аллее, затененной деревьями оленьего парка, подъехали к особняку, фламандец восхищенно ахнул:

– Какая красота! Ничего подобного я прежде не видел.

Пятнадцать лет назад Форесты перестроили старинный особняк, и сейчас его стены, влажные от недавнего дождя, сверкали под ярким солнцем.

– Словно шахматная доска! – изумленно выдохнул фламандец.

Пятиоконный прямоугольник особняка с обеих сторон обрамляли два крыла с остроконечными двускатными крышами и высокими фронтонами, а вход находился строго посредине, под низкой широкой аркой. Больше всего восхищала каменная кладка стен, чередовавшая серый камень из местных карьеров с ловко расщепленными пластинами кремня; фасад, разделенный на светлые и темные квадраты, каждый около фута шириной, действительно напоминал шахматную доску, сверкающую в лучах солнца, будто стекло. Такую кладку применяли и в других областях Англии, но мастерство сарумских каменщиков оставалось непревзойденным. Фламандец с таким неподдельным восхищением разглядывал особняк, что даже не заметил, как во двор вышел Томас Форест. Внимание гостя привлекла одна особенность здания, весьма характерная для тюдоровской Англии.