Антония Байетт - Детская книга

Через несколько дней, когда Гризельда вставала из-за обеденного стола в пансионе Зюскинд, Вольфганг поймал ее за рукав.

– Одно слово с вами… – сказал он по-английски. – В тихом месте.

Его пальцы словно били электричеством. Гризельда знала, что он за ней наблюдает, – под его цепким взглядом у нее горела кожа. Он умел быть и насмешником, и серьезным молодым человеком. Он ехидно прохаживался насчет баварцев и пива, шутил про кайзера и его гардеробы, набитые военными мундирами, про английского короля Эдуарда с его гаремом из знатных дам, про буров, стойко страдающих в Южной Африке. Он чувствовал себя как дома в странном новом мире сатиры, скетчей, намеков и неожиданных громогласных сантиментов. Он наблюдал за ней, Гризельдой. Увидев, что она это заметила, он кривил рот в презрительной ухмылке и отворачивался.

Она вышла за ним в сад, и они сели за столик под виноградной лозой, оплетающей шпалеру.

– Посмотрите-ка, – сказал он.

Он протянул ей большой альбом для рисования. Альбом был полон женских головок и, гораздо реже, фигур – во всех ракурсах, со всеми возможными выражениями. Рисунки углем, карандашом, мелом, тушью.

На рисунках были Дороти и Гризельда. Рисовавший изучал их костяк, волосы, выражения лиц, состояния души.

Сперва Гризельда решила, что это рисунки Вольфганга. Но тут он спросил:

– Что вы сделали с моим отцом? Он verzaubert – околдован. Он влюблен в вас? Люди говорят всякое… мне и моей матери. Он никогда таким не был, никогда. Вы свели его с ума?

Гризельда в ужасе воззрилась на собеседника:

– Ничего подобного. Это совсем другое. – Она лихорадочно думала. – Наверное, вам лучше спросить у него самого.

– Как я могу такое спросить? Он мой отец. Он всегда был… такой серьезный, немного отстраненный. Как я спрошу его, не влюблен ли он в одну из девушек-англичанок? Люди говорят моей матери всякое… недоброе.

Он мрачно сверлил взглядом стол.

– Мы требуем, чтобы вы оставили его в покое, – сказал он.

– Я только перевожу…

– Значит, это другая, та, Дороти…

Фурии заплескали крыльями в голове у Гризельды. Тайна принадлежала не ей. Она сказала:

– Это тайна. Я не вправе вам ее открыть.

– Что вы наделали?

– Послушайте, – сказала Гризельда. – Это их тайна. Я вам скажу, но только для того, чтобы вы перестали… думать плохое. Это тайна.

– Ну?

– Она его дочь. Она узнала об этом и приехала сказать ему. Он… он ей верит, вы же видите. Они… вы сами видите, как они вместе. Я только перевожу, – решила на всякий случай добавить она, в то же время исподтишка изучая собственное худое, бледное, красивое лицо, мелькающее на страницах альбома для рисования. – А вы – ее брат. Единокровный.

Вольфганг склонил голову набок и принялся разглядывать Гризельду.

– Я считаю, вы теперь должны ему сказать, что вам все известно. Я думаю…

Она хотела сказать: «Я думаю, что в этой истории слишком высокий накал страстей», но не смогла.

Он сказал:

– Я рад, что не вы моя сестра.

– Почему?

– Сами знаете.

Гризельда покраснела и отвела глаза.

– Вы пойдете со мной к нему? – спросил Вольфганг.

При появлении Вольфганга с альбомом и кающейся Гризельдой Штерн слегка растерялся. Он играл спектакль, и вдруг один из актеров перехватил нити. Вольфганг вежливо и неумолимо спросил, правду ли сказала Гризельда. Потом сказал, что отец должен открыться матери, потому что люди говорят недоброе. Ансельм ответил, что давно собирался с ней поговорить. Он хотел лишь… повременить немного, решить, как лучше это сделать, что сказать сыновьям. Он горестно улыбнулся Вольфгангу:

– Теперь, когда ты знаешь, у меня больше нет причин откладывать.

– Простите меня, – сказала Гризельда.

– За что?

– Я выдала вашу тайну.

Гризельде, которая росла одновременно балованной, захваленной и заброшенной, раньше не приходилось так долго играть лишь вспомогательную роль в чужой драме.

– Нет, это хорошо, – сказал Штерн. – Теперь, поразмыслив, я должен благодарить вас.

Ангела Штерн прислала сделанные вручную пригласительные билеты – с ехидно ухмыляющимися херувимчиками – в пансион Зюскинд, приглашая всех – Иоахима, Тоби, Карла, Гризельду и Дороти – на ужин в «Spiegelgarten» . Дороти поглядела на херувимов и решила, что у фрау Штерн есть чувство юмора. По такому торжественному случаю Дороти тщательно соорудила высокую прическу.

Фрау Штерн встречала гостей, стоя у фонтана. Она была крупнее мужа по всем измерениям и казалась немного старше – с крупными чертами лица, в короне седеющих светлых волос. Одета безо всякой экстравагантности, в блузку с кружевами и длинную серую юбку. Она пожала всем руки; Дороти – столь же кратко, как и всем остальным. У фрау Штерн было лицо из тех, что в покое выглядят тяжеловатыми, но улыбка или живой интерес мгновенно преображает их. Когда фрау Штерн улыбалась, она становилась похожа на Вольфганга – та же широкая ухмылка, та же сосредоточенная радость. Гостям подали лососину с огурцами, картофельный салат со сметаной и, на выбор, пиво или рислинг. Фрау Штерн сказала, что фигуры на фонтане и зеркала – ее работа. Гризельда смотрела, как фрау Штерн смотрит на Дороти, когда та не видит. Дороти сидела рядом с Леоном, который, полностью владея собой, сказал, что поговорил с братом и рад новости.

По окончании трапезы Ангела Штерн пригласила Дороти в дом, чтобы показать ей свои работы. Все – к этому времени даже преподаватели – поняли, что это значит. Ансельм Штерн вытащил из кармана марионетку – черного кота – и принялся танцевать ею у себя на колене.

– Я покажу вам свою мастерскую, – сказала Ангела Штерн, которая говорила на своеобразном английском.

Они поднялись по крутой лестнице и вошли в большую, почти пустую комнату, где стоял мольберт и на двух столах – глиняные головы, одни неоконченные, другие готовые.

– Это мои сыновья, – сказала Ангела, показывая на три головки очень явно новорожденных младенцев. – Здесь Вольфганг, здесь Леон, здесь Экхард, который не жил. Я люблю своих сыновей, и я люблю свою работу, и я рада видеть вас у себя в доме, фрейлейн Уэллвуд.

– Дороти?..

– Дороти.

– Спасибо, что вы меня пригласили.

– Я считаю, что все мы имеем право любить, где должны… когда должны… и что мы… не должны себя сковывать? Но вы понимаете: убеждения человека и его чувства – это не одно и то же. Я… я не знала, что… что вы живете на свете. Я встречалась с вашей матушкой, когда она была здесь. Она прекрасная женщина, полная жизни. Тогда она была очень несчастна. Мы пытались ее утешить. Мои убеждения диктуют, что я должна быть счастлива видеть вас, фрейлейн… тебя, Дороти, и теперь, когда я тебя вижу, я думаю, что действительно буду счастлива. Приходи к нам почаще. Я покажу тебе свою работу. Это комната, где я могу быть собой. Я хочу, чтобы ты поближе узнала меня… также и меня. Думаю, мне больше ничего не надо говорить.