Антония Байетт - Детская книга

– Я знаю, что ты здесь, – сказала она. – Не говори ничего. Просто помоги.

Он вышел из тени. Помона протянула ему творение отца: прекрасное, экстатическое лицо с вьющимися волосами, рот приоткрыт, а внизу – искуснейшим образом сделанная вульва, широко раздвинутые пушистые своды, изящные округлые губки. Помона сказала:

– Я не могу их разбить. Но могу спрятать. Под деревьями.

– Хочешь, я их сам закопаю.

– Они не твои. Я должна сама. По одной… по одной… И когда они все будут… под землей… тогда…

Филип обнаружил, что гладит пальцами холодный горшок, потому что не хочет предлагать Помоне фальшивое сочувствие. Он встал рядом с ней на колени, взял лопату и принялся копать. Помона вытащила кусок старой простыни, завернула вазу и сунула, без нежности и без злости, в яму. Филип протянул руку, чтобы помочь девушке встать, и тут же испугался, что она бросится к нему в объятия. Но она отстранилась.

В день свадьбы Проспера Кейна состоялась премьера «Питера Пэна, или Мальчика, который не хотел взрослеть» в Театре герцога Йоркского на Сент-Мартинс-лейн. Премьера запоздала: она была намечена на 22 декабря, но задержалась из-за поломки какой-то сложной машины для особых эффектов. Машины должны были уменьшать «живую фею» до крохотных размеров с помощью огромной линзы. Орел должен был пикировать с небес на пирата Сми, хватать его за штаны и проносить над всем зрительным залом. В последний момент рухнул подъемник, увлекая с собой опоры декораций. Многое из того, что нам так хорошо знакомо, – Русалочья лагуна, подземный дом – еще не существовало. И наоборот, в первой постановке были сцены, которые потом убрали. Все это держалось под непроницаемым покровом тайны. Заново собранные в зале зрители – взрослые зрители на вечернем представлении – понятия не имели, что им предстоит увидеть. Занавес поднялся, и они увидели уютную детскую: на кроватках мягкие одеяла, на стенах под потолком восхитительный бордюр – слоны, жирафы, львы, тигры, кенгуру. Большая черно-белая собака просыпается от боя часов и встает, чтобы откинуть одеяла и наполнить ванну.

И Штейнинг, и Олив знали Джеймса Барри и потому оказались на премьере. Их компания заполнила целый ряд: Олив, Хамфри, Виолетта, Том, Дороти, Филлис, Гедда, Гризельда. На сцене пылал огонь в бутафорском камине. Трое детей, два мальчика и девочка (во всех трех ролях были молодые женщины), прыгали в пижамах, играя во взрослых. Они извлекали младенцев, как кроликов из шляпы, явно понятия не имея, откуда берутся дети. Зрители благодушно смеялись. Родители – в вечерних нарядах, как и сидящие в зале зрители, – поспорили из-за собаки, которую звали Нана: мистер Дарлинг обманом заставил ее выпить противное лекарство и посадил на цепь. Ночник погас. Мальчик (еще одна женщина, Нина Бусико) с радостным криком влетел в окно, не забранное решеткой, в поисках своей тени.

На Олив театр всегда действовал одинаково – ее тянуло к столу, прямо сейчас, немедленно: начать писать, попасть в другой мир, который Барри удачно окрестил «Нетинебудет». Не домовитая собака и не очаровательные детишки привлекли ее внимание. А оторванная тень Питера, которую родители-Дарлинги расправили и встряхнули, а потом скатали и убрали в ящик. Тень была темная, не совсем прозрачная, она легко парила в воздухе – осязаемая театральная иллюзия. Когда Венди пришила тень на место, и Питер Пэн затанцевал, и тень стала обычной тенью, отбрасываемой огнями рампы и прожекторами, падающей на стены и жестикулирующей, Олив была потрясена.

Удивительная сказка разворачивалась дальше. Дети летали. Пират с сальными кудрями размахивал зловещим крюком. Потерянные мальчишки демонстрировали полное неведение того, что такое матери, отцы, дома, поцелуи. Мальчики бесстрашно вонзали кинжалы в пиратов. Последовала захватывающая сцена, когда фея – живой мелькающий огонек – умирала в стакане с лекарством, и, чтобы ее оживить, зрители, верящие в фей, должны были похлопать в ладоши. Музыкантам в оркестровой яме был дан приказ хлопать, если в зале никто не станет аплодировать. Но сначала робко, потом громогласно, потом в едином порыве взрослые зрители захлопали в ладоши, утверждая свою веру в фей. Олив посмотрела вдоль ряда – кто хлопает. Штейнинг – вяло, из вежливости. Дороти и Гризельда – сподвигнутые чем-то средним между энтузиазмом и хорошими манерами. Филлис – чистосердечно, с горящими глазами. Хамфри – иронически. Виолетта – сердито. Сама Олив – отчасти раздраженная, отчасти тронутая. Гедда – изо всех сил.

А Том – нет. А ведь Олив побилась бы об заклад, что Том будет хлопать громче всех.

В предпоследней сцене Венди испытывала Прекрасных матерей. В Детскую набилась толпа модно одетых женщин: они получали право на одного из потерянных мальчиков, если правильно вели себя при виде разбитой коленки или раскрасневшегося лица или нежно и не слишком громко целовали давно потерянного сына. Венди царственно отвергла кое-кого из разодетых дам. Штейнинг под прикрытием ладони обратился к Олив:

– Это надо будет убрать.

Олив едва заметно улыбнулась и кивнула.

– Это частично пантомима, частично пьеса, – сказал Штейнинг. – Первична пьеса, а не пантомима.

– Ш-ш-ш, – шикнула на них модно одетая дама, сидевшая впереди: она не хотела пропустить ни слова из парада Прекрасных матерей.

Когда отгремела буря аплодисментов и зал заполнился ровным гулом – это зрители оживленно обсуждали спектакль, – Олив спросила Тома:

– Тебе понравилось?

– Нет, – ответил Том, корчась, словно в агонии.

– Почему же?

Он что-то пробурчал, и Олив разобрала только слово «картонные». Потом произнес:

– Он же ничего не знает про мальчиков и выдумывать не умеет.

Штейнинг уточнил:

– Ты говоришь, что это пьеса для взрослых, которые не хотят взрослеть?

– Я? – переспросил Том. – Это вранье на вранье сидит и враньем погоняет. Всякому видно, что эти мальчишки на самом деле – девчонки.

Он ерзал и ежился в выходном костюме.

– Это совсем не похоже на «Алису в Стране чудес». То – настоящее Другое место. А это – веревочки, проводочки и маски.

– У тебя пуританская душа, – сказал Штейнинг. – Все, что ты говоришь, правда, но вот увидишь: этой пьесе суждена долгая жизнь и люди охотно будут отказываться на время от недоверия.

В морозный вечер Хамфри и Олив отправились к Штейнингу в коттедж «Орешек» встречать новый 1905 год. Комнату освещали свечи. В камине пылали дрова. Разжечь камин оказалось нелегко, в комнате висел дым, и вся она пропахла дымом. Штейнинг подал гостям утешительную зимнюю еду – зимний гороховый суп с ветчиной, жареного фазана, фаршированного говяжьей вырезкой, брюссельскую капусту и каштаны, глазированные соусом из марсалы. Единственным гостем, кроме Уэллвудов, был Тоби Юлгрив.