Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз

Дэвид отвечал с состраданием:

— Но, Дженни, голубушка, я же объяснял тебе, что для меня такое «выдвижение» не существует. Может быть, я и странный человек. Но за последние годы мне пришлось пройти через такие необычайные испытания. Несчастье в шахте и война! Ты разве не находишь, Дженни, что пора кому-нибудь вступить в борьбу со злом, вызывающим такие несчастья, как в «Нептуне», и такие войны, как последняя война?

— Но, Дэвид, — простонала Дженни с неопровержимой логикой, — ведь ты зарабатываешь только тридцать пять шиллингов в неделю.

Дэвид вдруг тяжело задышал. Он перестал убеждать её, молча посмотрел на неё, встал и вышел в другую комнату.

Дженни приняла это как знак пренебрежения, и жгучие слезы жалости к себе снова закапали из её глаз. Она надулась, пришла в состояние сильнейшего раздражения. Да, Дэвид переменился, он теперь совсем, совсем другой. Напрасно она его всячески ублажала: видно, она потеряла власть над ним. Несколько уязвлённая, Дженни пыталась разжечь в муже чувственность, но Дэвид и тут оказался до странности неподатлив, настоящий аскет. Дженни почувствовала, что физическая страсть, не оправданная нежностью, ему противна. Её это оскорбляло. Сама она способна была в одну минуту загореться, перейти сразу от бурной ссоры к бурному взрыву чувственности и стремительно и настойчиво искать её утоления. На её языке это скромно называлось «мириться». Но Дэвид был не таков. И она находила это «ненормальным».

Дженни, разумеется, была, по её собственному выражению, «не из тех, которые позволяют собой пренебрегать», — и разными способами мстила за обиду. Она совершенно отложила в сторону всякие попытки угодить Дэвиду: возвращаясь домой по вечерам, он находил потухший камин, а ужина ему не оставляли совсем. То, что он никогда не жаловался и не затевал ссор, больше всего злило Дженни. В такие вечера она делала всё, что могла, чтобы вызвать его на ссору, а когда это ей не удавалось, она принималась пилить его.

— А знаешь ты, что я зарабатывала во время войны четыре фунта в неделю? Это вдвое больше, чем ты теперь зарабатываешь.

— Я взял эту работу не ради денег, Дженни.

— Я за деньгами не гонюсь, и тебе это известно. Я не мелочна и не скупа. Помнишь, перед свадебной поездкой я подарила тебе костюм? Да, вот была умора, пришлось дать мужу приданое!.. И тогда уже от тебя не было никакого прока. Я бы на твоём месте не считала себя мужчиной, если бы не способна была каждую неделю приносить домой приличную сумму денег.

— У каждого своя мерка, Дженни.

— Разумеется! — (С крайним озлоблением:) — Я могла бы получить место в любую минуту, как только захочу. Сегодня утром я просмотрела газеты и нашла там полдюжины объявлений о местах, которые я легко могла бы занять. Да что говорить! Место продавщицы в галантерейном магазине я могла бы найти, когда угодно.

— Потерпи, Дженни, быть может, я окажусь не таким никчёмным человеком, как ты думаешь.

Если бы Дженни лучше разбиралась в положении вещей, то, истолковав его по-своему, могла бы успокоиться и запастись терпением. Дэвид успешно работал с Геддоном. Он сопровождал его на все собрания в районе, и обычно его просили выступать. В Сегхилле он выступал перед аудиторией в полторы тысячи человек по вопросу о резолюциях, принятых в Сауспорте. Геддон был озадачен решениями январской конференции и предоставил Дэвиду обсуждение всего дела. Это выступление Дэвида превратилось в настоящий триумф. Он говорил понятно, живо, дельно, с странной искренностью. По окончании митинга, когда он сошёл с трибуны, его окружило множество людей, которые, к его удивлению, хотели непременно пожать ему руку. Джек Бриггс, сегхилльский старшина, семидесятишестилетний старец, закалённый в невзгодах и выпивший на своём веку невероятное количество пива, тряс его руку до тех пор, пока она не заболела.

— Ей-богу, — прокаркал старый Джек на местном диалекте, — ты чертовски хорошо говорил, парень! Немало я слыхал речей, но такой хорошей ни разу. Ты далеко пойдёшь, дружище!

То же самое утверждал Геддон. Казалось невероятным, что Геддон, человек озлобленный и необразованный, не завидует успехам Дэвида. А между тем это было так. У Геддона было мало друзей, его грубость отталкивала всех, кроме самых стойких из знавших его людей. К Дэвиду же он сразу почувствовал расположение. Геддон видел незаурядный ум и бескорыстие Дэвида, и так как он хорошо знал низость человеческую, то невольно полюбил Дэвида. Он инстинктивно чувствовал, что перед ним человек, нашедший своё призвание, прирождённый оратор, не заносчивый, проницательный, и искренний, умный и глубоко серьёзный, — человек, который мог бы многое сделать для своих ближних. И Геддон, казалось, сердито уговаривал сам себя: «Ради бога, не проявляй же ты низости, и злобы, и зависти, а сделай всё, что можешь, чтобы поддержать этого человека!»

И никто иной, как Геддон, с восторгом читал отчёты о заседаниях слискэйльского городского управления, печатавшиеся в тайнкаслских газетах. Тайнкаслские газеты «открыли» Дэвида, и его поход против превосходно организованных злоупотреблений в Слискэйле был для них манной небесной в мёртвый сезон. Время от времени тайнкаслские газеты яркими красками расписывали Дэвида и его подвиги, под заголовками вроде: «Переполох в слискэйльском муниципальном совете», «Слискэйльский смутьян опять за работой!».

Геддон закатывался злорадным смехом, читая об остроумных выпадах Дэвида. Выглядывая из-за газеты, спрашивал:

— Вы в самом деле так и сказали этому мерзавцу, Дэвид?

— Именно так и сказал, Том…

— Хотел бы я видеть физиономию Ремеджа, когда вы ему сказали, что эта его, к чёртовой матери, бойня не годится даже для того, чтобы убивать там свиней!

Врождённая скромность Дэвида больше всего способствовала его хорошим отношениям с Геддоном. Первые же признаки самонадеянности и чванства навеки убили бы дружбу его с Геддоном. Но он их не обнаруживал, и поэтому Том вырезывал из тайнкаслской газеты «Аргус» самые любопытные заметки о Дэвиде и посылал их своему старому приятелю Гарри Нэдженту, многозначительно отчёркивая их синим карандашом.

Дженни ничего обо всём этом не знала. И Дженни была в нетерпении. Рассеянность Дэвида она принимала за пренебрежение к ней, и это мнимое пренебрежение её бесило. Так бесило, что она считала себя вправе искать утешения в лечебном портвейне Мэрчисона. К весне 1919 года Дженни снова стала пить. И приблизительно в это же время произошло одно событие, имевшее большое психологическое значение.

В воскресенье 5 мая умер старый Чарли Гоулен. Чарли шесть месяцев болел водянкой и, несмотря на то, что ему делали множество проколов в его лоснящееся, раздутое брюхо, Чарли в конце концов отдал богу душу. В том, что Чарли, который никогда не был особенным любителем чистой воды, кончил водянкой, была какая-то мрачная ирония. Но ирония или нет, а Чарли умер, умер в бедности и заброшенности. И два дня спустя в Слискэйль приехал Джо.