Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз

— Начинается! — сказала в восхищении Хильда. — Я знала, что мы с вами поймём друг друга.

Дэвид стоял спиной к огню, засунув руки в карманы, и смотрел на неё.

— Я собираюсь ужинать. Какао и сухари. Не поужинаете ли и вы со мной?

— Поужинаю, — согласилась она. — А какао вы варите в сковородке?

— Вот именно, — подтвердил он. И ушёл на кухню. В то время как он возился на кухне, Хильда слышала его кашель и, когда он вернулся оттуда, спросила:

— Отчего вы кашляете?

— Обычный кашель курильщика плюс немного германского газа.

— Вам следовало бы полечиться.

— А вы, кажется, говорили, что вы хирург?

Они поужинали какао с сухарями. Болтали и спорили. Хильда рассказывала о своей работе в операционной, о женщинах, ложившихся под её нож. Дэвид отчасти завидовал ей: вот это реальный выход, истинная помощь страдающим людям.

Но Хильда усмехнулась:

— Я не филантропией увлекаюсь, а техникой. Это своего рода прикладная математика. Требует хладнокровного обдумывания. — Она помолчала и прибавила: — А всё-таки эта работа сделала меня человечнее.

— Это вопрос спорный, — возразил Дэвид. И они снова начали поддразнивать друг друга. Потом речь зашла о предстоящем его выступлении в Палате. Хильда говорила о нём с интересом и увлечением. Дэвид изложил ей план своей речи, она его резко раскритиковала. Вечер прошёл очень весело и совсем так, как в старые годы.

Пробило десять часов. Хильда поднялась.

— Вы непременно должны меня навестить, — сказала она. — Я варю какао гораздо лучше, чем вы.

— Приду. А насчёт какао — не верю.

Возвращаясь домой в Чельси, Хильда с радостным чувством говорила себе, что вечер прошёл удачно. А ей пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы пойти к Дэвиду. Она боялась, что такого рода поступок легко может быть истолкован неверно. Но с Дэвидом этого не случилось. Он был для этого слишком умён, слишком чуток. И Хильда была довольна. Хильда была прекрасным хирургом, но не слишком тонким психологом.

В день выступления Дэвида она поторопилась купить вечернюю газету. Речь его была отмечена — и отмечена благосклонно. Утренние газеты отзывались о ней ещё одобрительнее. «Дэйли Херольд» посвятил ей полтора столбца, и даже в «Таймсе» снисходительно похвалили искренность и убедительное красноречие нового члена Палаты от Слискэйля.

Хильда пришла в восторг. Она подумала: «Непременно позвоню ему, непременно!» И перед тем, как обходить палаты, позвонила по телефону Дэвиду и тепло поздравила его. Из телефонной будки она вышла довольная. Пожалуй, даже немного подозрительно сияющая… Но ведь речь была замечательная! И, разумеется, только речь её и интересовала.

Артур стоял у окна конторы «Нептуна», глядя на рабочих толпившихся во дворе. Толпа во дворе вызывала мучительные воспоминания о локауте 1921 года, этом первом конфликте с рабочими первом из целого ряда конфликтов, в которые его втянули и которые привели к кульминационному пункту — всеобщей забастовке в 1926 году.

Артур провёл рукой по лбу, словно отгоняя воспоминание об этой бессмысленной борьбе. К счастью, всё кончилось, забастовка прекращена, люди вернулись в копи, толпятся во дворе, все напирая и напирая на будку табельщика. Они не просили работы, а безмолвно вопили о ней. Это было написано на их лицах. Работы! Работы! Любой ценой! Стоило взглянуть на эти застывшие лица, чтобы увидеть, какую блестящую победу одержали шахтовладельцы! Рабочие были не побеждены, а уничтожены. В глазах у них светился панический страх перед голодной зимой. На каких угодно условиях, за какую угодно плату, только бы дали работу! Они напирали вперёд, работая локтями, проталкиваясь к навесу, где за загородкой стоял Гудспет подле старика Петтита, раздавая рабочие номера, внося фамилии в ведомости.

Глаза Артура неотрывно следили за этой процедурой. Рабочие подходили по очереди, Гудспет пристально осматривал каждого, взвешивал его, взглядывал на Петтита и кивал головой. Кивок означал, что всё в порядке, рабочий принимался на работу. Ему вручали номер, и он проходил мимо загородки, как душа, допущенная в рай, проходит мимо трона Судии. Странное выражение было на лицах тех, кого принимали на работу: неожиданное просветление, судорога глубокого облегчения, молитвенная благодарность, которая казалась почти невероятной: благодарность за то, что их снова допустили в мрак преисподней — в «Парадиз».

Принимали, однако, не всех, о нет, работы на всех не хватало. Её могло бы хватить, если бы работали по шесть часов в смену. Но ведь Закон и Порядок, эти силы, направляемые Правительством и поддерживаемые Британским народом, восторжествовали, одержали блестящую победу, так что смена была восьмичасовой. Ну, да всё равно, пускай восемь часов, всё, что угодно, любые условия — только дайте работу, ради бога, работу!

Артур хотел отойти от окна — и не мог. Лица рабочих удерживали его, особенно одно лицо — Пэга Мэйсера. Артур прекрасно знал Пэга. Он знал, что это ненадёжный рабочий. Он опаздывал, по понедельникам и совсем не выходил на работу, пил. И видно было, что Пэг это сознаёт. Сознание, что он недостоин получить работу, читалось на физиономии Пэга вместе с желанием её получить, и борьба этих двух чувств вызывала нерешительность, беспокойство, которые жутко было видеть. У Пэга было такое выражение, какое бывает у собаки, которая ползёт на брюхе, чтобы получить кость.

Артур ждал, как загипнотизированный. Подходила очередь Пэга. Перед ним было принято подряд четыре человека, а каждый человек уменьшал шансы Пэга получить работу. Это тоже читалось на его лице. Наконец и он подошёл к загородке, немного задыхаясь от тяжкого волнения, от борьбы между надеждой и страхом.

Гудспет бросил только один взгляд на Пэга, один беглый взгляд, потом отвёл глаза. Кивка не последовало, он даже не дал себе труда повернуться к Петтиту, он просто посмотрел куда-то мимо Пэга. Пэга не хотели брать. Он остался за бортом. Артур видел, как шевелил губами Пэг; слов он слышать не мог, но видел, как губы все шевелились и шевелились с отчаянной мольбой. Тщетно. Пэг остался за бортом, он был в числе тех четырёхсот, которых на работу обратно не взяли. Выражение его лица, выражение всех этих четырёхсот лиц, сводило Артура с ума. Он резко отвернулся, рванулся от окна. Ему хотелось оставить на работе в своём руднике этих четыреста человек, но он не мог этого сделать. Не может, не может, будь оно всё проклято!

Он машинально уставился на календарь, на листе которого стояла дата: 15 октября 1926 года. Подошёл к календарю, со злостью оторвал листок. Нервное напряжение искало какого-то выхода. Скорее бы прошёл день!

Выйдя за ворота, Пэг Мэйсер пошёл прочь от рудника по Каупен-стрит. Он не шёл, а едва плёлся, глядя себе под ноги, немного сутулясь, ощущая на себе взгляды женщин, которые смотрели ему вслед с порогов домов на Террасах: один из четырёхсот шахтёров, не нужных более, выкинутых вон.