Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз

— Он затесался среди, нас, как какой-нибудь проклятый шпион, — прорычал Вильсон в заключение своего рассказа. — Но ничего ему не удалось сделать. Местная организация шахтёров хочет вас. Она нажала на избирательную комиссию, и этим все дело кончилось.

Затем Вильсон настоял на том, чтобы Дэвид пошёл домой и выспался до заседания, которое должно было состояться в три часа. Дэвиду спать не хотелось, но он всё же пошёл домой. Надо было на досуге все самому обдумать.

Марта ожидала его — он накануне вечером известил её о приезде телеграммой. Глаза её сразу устремились на траурную повязку. Эти глаза ничего не выдавали, только вобрали в себя чёрную повязку, и Марта ничего не спросила.

— Ты изрядно опоздал, — сказала она. — Вот уж целый час завтрак готов и ждёт тебя.

Он сел к столу.

— Я завтракал с Вильсоном, мама.

Недовольная этим, она настаивала:

— Неужели ты не выпьешь хотя бы чашку чаю?

— Ну, хорошо, — согласился Дэвид. Он наблюдал, как она заваривала свежий чай, сначала налив кипятку в коричневый чайничек, затем точно отмерив порцию чая из медной коробки, доставшейся ей ещё от матери. Он наблюдал её уверенные и чёткие движения и с чем-то вроде удивления подумал о том, как мало она изменилась. Ей уже около семидесяти лет, а она всё та же крепкая, черноволосая, упрямая, неукротимая женщина. Дэвид вдруг произнёс вслух:

— Дженни умерла три дня тому назад.

Лицо Марты осталось все так же непроницаемо и несколько сурово.

— Я так и думала, что этим кончится, — сказала она, ставя перед ним чай.

Наступило молчание. Неужели это всё, что она может сказать? Дэвиду показалось нестерпимо жестоким, что мать приняла весть о смерти Дженни без единого слова сожаления. Но пока он про себя возмущался её злопамятностью, Марта сказала почти резко:

— Мне жаль, что ты огорчён, Дэвид.

Она словно выжала из себя эти слова. Затем с каким-то замешательством искоса глянула на него:

— А что ты будешь делать теперь?

— Снова выборы… снова все сначала.

— И не надоело тебе это?

— Нет, мама.

Напившись чаю, он пошёл наверх полежать час-другой. Лёг, закрыл глаза, но сон долго не шёл. В голове всё время стучала одна мысль, настойчивая, тревожащая, походившая на молитву: «О господи, помоги мне провалить Джо Гоулена, не допустить его в парламент». Все то, против чего он боролся в своей жизни, сконцентрировалось в этом человеке, теперь выступившем его противником. Он должен победить Джо Гоулена. Должен. Он хотел этого всеми силами души. И в мыслях об этом он задремал, а потом наконец и совсем заснул.

Следующий день, 16 октября, был днём официального оглашения кандидатов, и в одиннадцать часов утра, когда кампания ещё только что началась, Дэвид столкнулся с Джо. Встреча произошла перед входом в зал муниципального совета. Дэвид с Вильсоном поднимался по лестнице, чтобы вручить комиссии свои документы, и в это же самое время Джо, сопровождаемый Ремеджем, Конноли, преподобным Лоу и всеми членами их комитета, а также группой сторонников, выплыл из двери и начал спускаться вниз. Увидев Дэвида, он круто остановился в картинной позе и посмотрел на него с видом благородного человека, отдающего должное и врагу. Он стоял на две ступеньки выше Дэвида, красивый, крупный, внушительно выпятив грудь; двухбортный пиджак расстегнут, в петлице — большой пучок голубых васильков. Возвышаясь над Дэвидом во всём своём грубом великолепии, он протянул ему мясистую руку. Он улыбался своей характерной, открытой улыбкой, улыбкой мужчины мужчине.

— Добро пожаловать, Фенвик, — воскликнул он. — Лучше рано, чем поздно, а? Надеюсь, что у нас будет честное состязание. Во всяком случае таким оно будет с моей стороны. Честная игра, никому никаких привилегий. И пусть выигрывает лучший!

В группе сторонников Джо пробежал шёпот одобрения, а Дэвид, с омерзением в душе, старался сохранить внешнее хладнокровие.

— И не думай, — продолжал Джо, — что это будет бой в лайковых перчатках, — нет, никаких перчаток. — Всё время — голыми руками. Я считаю, что сражаюсь здесь за конституцию, Фенвик, да; за британскую конституцию. Предупреждаю тебя, чтобы ты не ошибался на этот счёт. Во всяком случае мы будем сражаться открыто и честно. Как британские спортсмены, вот что я хочу сказать, — как британские спортсмены!

Снова возгласы одобрения из быстро увеличивавшейся толпы сторонников Джо, и в порыве энтузиазма несколько человек протиснулось вперёд, чтобы пожать ему руку. Дэвид отвернулся с холодным отвращением. Не сказав ни слова, он вошёл в зал. А Джо, весьма неприятно поражённый невежливостью своего соперника, продолжал направо и налево пожимать руки. О, он, Джо, не тщеславен, видит бог, он готов пожать руку любому человеку, если это человек порядочный, британец и славный малый. Стоя на лестнице ратуши, Джо почувствовал потребность выразить свои чувства собравшейся перед ним аудитории. Объявил:

— Я охотно и с гордостью готов пожать руку каждому порядочному человеку… — (Пауза под влиянием глубокого волнения.) — Если он желает пожать мне руку. Но большевики пускай и не пытаются. Нет, клянусь богом, пусть и не пытаются!

Джо задорно выпятил грудь. Он ощущал свою силу, влияние, он упивался ими.

— Я хочу, чтобы вы знали, друзья, что я — против большевиков, и красных, и всяких других изменников. Я — за британскую конституцию, за британский флаг и британский фунт. Мы не даром же воевали и дома, и за границей. Я за порядок и законность, и общественность! Вот за что я борюсь здесь, на выборах, и вот за что вы будете голосовать. Никто не имеет права оставлять после себя мир таким же, каким он его застал. Мы должны делать, что можем, чтобы мир стал лучше. Мы должны стоять за нравственность и образование и соблюдать десять заповедей! Мы не потерпим никакого антихристианского большевизма и анархических выступлений против десяти заповедей. Никакого анархического отношения к британскому флагу, к британской конституции, к британскому фунту. Вот почему я прошу вас, ребята, голосовать за меня. И если не хотите остаться без работы, не забывайте этого!

По сигналу Ремеджа раздались крики «ура», долго не смолкавшие. Эти крики опьяняли Джо; он чувствовал себя прирождённым оратором, воодушевлённым одобрением и собственной совести и ближних. Он стоял и пожимал руки всем, стоявшим поблизости, затем сошёл вниз.

Как раз в ту минуту, когда он очутился на тротуаре, неподалёку какой-то малыш запутался в собственных ногах и упал. Джо с преувеличенной ласковостью поднял его и поставил на босые ножонки.

— Вот так! — засмеялся он с отцовской нежностью. — Вот так!

Смех Джо, видно, испугал мальчика, оборвыша лет шести, с бледным, истощённым от недоедания личиком и давно не стриженными волосами, падавшими на большие испуганные глаза. И он вдруг заревел. Его мать, с ребёнком на одной руке, подбежала, чтобы увести его с дороги и дать пройти Джо и остальным.