Эдвард Радзинский - «Друг мой, враг мой…»

Оба Кобы отечески ласково глядели друг на друга… И во всех других аллеях никуда было не деться от усов моего друга, пересыпанных редкими портретами Ильича. Между Кобами и Ильичами попадались гипсовые скульптуры новых святых, наших советских великомучеников: пионер Павлик Морозов, выдавший чекистам своего отца-кулака и убитый за это. (Семинарист Коба не забыл слова Евангелия: «Кто любит отца и мать более, нежели Меня, не достоин Меня». Только Бог теперь – мой друг Коба.) Напротив Павлика – гипсовый Киров, убиенный за преданность Богу Кобе. Совсем рядом с Кировым – легкомысленно обнаженная гипсовая девушка-физкультурница, крутобедрая, с пышными формами. Вспоминая о темпераменте убиенного, уверен, это соседство было ему приятно. Во всяком случае, гипсовый Киров улыбался…

Наступала полночь. В это время по всей стране начиналась «ночная жизнь». С запасных железнодорожных путей, светя прожекторами, готовились отправиться в лагеря товарные вагоны, набитые тысячами арестованных…

Но в парке гремел карнавал. Разноцветные огоньки, музыка…

Я сел на скамейку. Мимо, хохоча, пробежали счастливые люди в масках, в карнавальных костюмах. Прошел «дядя Сэм» с мешком за плечами, с надписью: «Награбленное у трудового народа», за ним – Кощей Бессмертный с надписью на груди «мировой капитал». «Мировой капитал» тискал девицу в легком сарафане.

В этот момент на мою скамейку опустилась она . Премиленькая девушка в античной тунике. Представилась так: «Ника Самофракийская, или Победа трудового народа над всемирным капиталом».

«Победа» попросила закурить. Затянувшись, развязно сообщила:

– Костюмчик на тебе обалденный и сигареты… я таких еще не курила. Может, заключим трудовое соглашение? Оплата почасовая.

Короче, девица являлась парадоксом: будучи «Победой», она одновременно относилась к побежденным. Ибо проституцию, как объявил нам Коба, советская власть давным-давно победила.

Она назвала цену. Надо сказать, просила много, но пояснила:

– Я ведь плачу за хату.

Что ж, жаднее богатых только бедные. Я отправился с нею. В ее комнате вынул пистолет, сунул ей в рот. Этого было достаточно – заговорила. Конечно же, как и большинство промышлявших в парке красоток, работала на наше ведомство. Ее отправили побеседовать со мной… и потом написать в отчете всё, что они ей продиктуют…

Итак, мне грубо шили дело. Выяснив, я все-таки воспользовался ее услугами. После чего продиктовал ей текст, где подробно описал всё, что у нас с ней случилось. И сколько раз случилось. В заключение просил выплатить ей гонорар, который не заплатил. И подписался.

Домой пришел под утро. Жена спала.

Я долго мылся в ванной и повторял: «Победа трудового народа над Всемирным Капиталом… Вот это и есть конец!» И как идиот хохотал один в ванной комнате.

Назавтра меня вызвали на Лубянку, и я присутствовал на страшном собрании, точнее, на обычном для тех дней. В актовом зале собрались все руководители НКВД. В мертвой тишине заседало это сборище будущих мертвецов…

С речью выступил карлик. Он был страшен. Уже не говорил – истерически кричал тонким голоском! Этакая пародия на речи Гитлера.

Ежов назвал Ягоду современным Фуше… (Карлик с тремя классами образования вряд ли знал о всесильном министре полиции Наполеона! Так что я отчетливо услышал в этом голос друга Кобы.) Дальше было еще интересней.

– Корень ошибок Ягоды зарыт глубоко, – вещал Ежов. И сообщил об удивительном открытии. Оказывается, Ягода, этот сподвижник Дзержинского, на самом деле был с 1903 года агентом царской охранки! И я, и многие старые партийцы знали, что в 1903 году Ягоде было двенадцать лет от роду! Ну и что же, если так нужно партии! Все мы спокойно выслушали эту новость. Более того – радостно. Ведь главное, карлик не упомянул нас!

Но это открытие явилось лишь началом. Далее Ежов сообщил:

– Кто раз протянул палец охранке, у того гестапо забирает всю руку.

Ягода – еще и немецкий шпион! И не он один! Мой вчерашний начальник Москвин-Трилиссер, Горб, Гай… – Ежов выкрикивал имена наших легендарных чекистов – друзей Дзержинского. Все были завербованы подлым Ягодой в шпионы! И все уже арестованы.

Затем он прокричал совсем уж сенсацию. Главный охранник Кобы, довереннейший из довереннейших, Паукер – тоже шпион, завербованный Ягодой. Паукер не только передавал немцам секретные разговоры, которые вел товарищ Сталин. По заданию Ягоды он готовил покушение на нашего любимого Вождя!..

Теперь остававшимся на свободе знаменитым старым чекистам пришлось доказывать свою лояльность, то есть топить друг друга.

И началось! Слово предоставили Артузову. Легендарный швейцарец уже не был руководителем знаменитого иностранного отдела. Ежов выделил ему маленькую комнатушку и поручил писать историю ВЧК. (После его ареста эту Историю используют для «выявления сподвижников врага народа Артузова».)

– Товарищи, – заговорил Артузов, – в самое тяжелое для Революции время Ленин поставил во главе ЧК лучшего из лучших – Феликса Эдмундовича Дзержинского. И сейчас в труднейший момент великий Вождь товарищ Сталин назначил руководителем НКВД своего лучшего ученика Николая Ежова! – От этой тирады он пошел красными пятнами, руки у него дрожали, будто на ответственном любительском концерте!

Такое славословие! Не только потому, что хотел жить сам. Вопрос шел о жизни всех его родных и близких. Ценой давно перестала быть карьера, ценой стала жизнь – твоя и семьи. У него была очаровательная жена, кажется, ее звали Инночка, они любили друг друга, воспитывали детей…

После удачного начала речи он оказался не на высоте. Довольно неумело (то есть осторожно, без обязательной ярости) напал на Слуцкого.

Слуцкий слушал, улыбаясь. Он понял: Артузов – слабак.

В заключение речи Артузову полагалось вступить в общий, столь же обязательный хор – уничтожать несчастного Ягоду. Но тут Артузов не выдержал. Он посмел сохранить лицо. Отказался это делать. Сказал:

– Вы все знаете о моих холодных отношениях с Ягодой. Но у меня не поворачивается язык утверждать, что Ягода – больше чем политически близорукий маленький человечек, что он хотел вреда для Советской власти… Для этого нужны веские основания, я их пока не видел. Знаю, что он хороший хозяйственник, организатор. Не его вина – его беда, что он политически не дорос до своего высокого поста…

Слуцкий тотчас бросился добивать вчерашнего друга.

– Твоя слепота всем понятна! Кто был правой рукой Ягоды? – кричал он. – Я тебя спрашиваю, Артузов? Кто жил с ним в одном доме? Да, жить в одном доме – это уже преступление! Ибо нынче все – преступление!