Владислав Бахревский - Тишайший (сборник)

– За бесчестье челобитчика есть дело Пскову до окольничего! – снова крикнул Томила Слепой.

А Юшка-сапожник продолжал:

– Слышал я в тюрьме: бояре продали шведам Псков и Новгород. Богатым людям велено курить безъявочно вино и меды ставить, чтоб тем вином и медами на Христов день поить маломочных людишек допьяна. И на пьяных людей придут под Новгород и Псков шведы, а на подмогу им из Москвы с огромным войском нагрянет царский боярин, проклятый Борис Иванович Морозов!

Криком зашлась Троицкая площадь. Все взоры устремились на московского гонца Арцыбашева.

Сам Томила Слепой принял его грамоту и осмотрел. И, осмотрев, поднял грамоту над головой, показывая пароду:

– Грамота сия воровская!

– Что ты врешь! – закричал гневно Арцыбашев.

Томила поднес грамоту к глазам Арцыбашева:

– Где печать?

– Я послан государем в Новгород и во Псков. Печать сломал окольничий князь Хилков.

– А куда подевалась приписка дьяка с грамоты?

– Меня посылали спешно! – все еще кричал возмущенно Арцыбашев. – Вы прочитайте грамоту. Вы не хотите отдавать хлеб, так про то и государь пишет вам. Государь царь и великий князь Алексей Михайлович приказал впредь в Новгороде и Пскове хлеба на его государево имя не закупать!

Но никто уже не верил Арцыбашеву.

– Боярская та грамота! – вспрыгнул на дщан Прокофий Коза. – Нас споить хотят, чтоб города под немцев отдать! Слыхали, Юшка-то сапожник что говорил? А грамотой нам глаза отводят. Обыскать боярского лазутчика!

Арцыбашева обыскали, нашли при нем еще три грамотки. Одну – для Логина Нумменса от гостя [14]Стоянова о каких-то золотых.

– Пытать немца! – крикнула толпа.

И Прошка Коза тут же направился на подворье Светогорского монастыря за несчастным Нумменсом.

Вторая грамотка – от того же Стоянова к сестре своей Афросинье, жене Федора Емельянова.

В третьей грамотке князь Хилков спрашивал о здоровье архиепископа Макария.

– Это Макарий писал князю, чтоб задержал он челобитчиков! – догадался Томила Слепой.

Было бы сказано.

Вновь трезвонил сполошный колокол, толпа бросилась к Надолбину монастырю, где Макарий служил обедню в церкви Алексея – Божьего человека по случаю государева ангела.

Макарий знал, что у псковичей объявилось к нему дело. Звон сполошного колокола, рев толпы проникал сквозь стены. Верные слуги Макария, бывшие на площади, в страхе прибежали в храм и шепнули архиепискому: спасайся!

Макарий, не ждавший такого известия, заторопил службу, но скоро опомнился и, наоборот, стал ее затягивать. Да сколько веревочке ни виться – кончилась служба.

Макарий молча стоял на алтаре и будто бы прислушивался. Глядя на него, все, кто был в церкви, притаились и прислушались. Море! Море подкатило к Надолбину монастырю.

Архиепископ понял: промедлишь – море ворвется в храм, и тогда спасения не будет.

Спокойно, с торжественной суровостью в лице вышел из церкви. Ни в какой праздник не ждали так владыку, как сегодня. Человеческий коридор привел его на Троицкую площадь. Здесь был весь Псков.

Люди не только заполнили площадь – облепили крепостные стены, крыши домов, на колокольни забрались.

Макария – на дщан. Вот оно, человеческое море! И какое злое! В руках у людей палки и камни. Каждый грозит убить! Кричат все. Все спрашивают, но о чем? Имя Хилкова почему-то поминают.

Макарий к смерти приготовился, но вдруг заметил, как, раздвигая толпу, двинулись к дщану решительные люди. Это были хлебники.

И взошел на дщан к Макарию властный человек. Заслонил собою архиепископа и поднял руки. Море в недовольстве взревело, готовое раздавить нежданного защитника. Но море было людское. А люди любопытны. Замолчали. И тогда те, кто пробились к дщану и теперь стояли вокруг стеной, крикнули:

– Гаврила, говори!

– Люди! – взревел хлебник. – Много шумим, мало делаем. Я буду спрашивать Макария – пусть он нам ответит.

Толпа поняла – пред нею вождь. Она давно устала от всеобщей бестолочи и согласилась быть ведомой.

– Спрашивай, Гаврила-хлебник!

– Зачем, владыко, – начал Гаврила допрос, – зачем ты посылал к Хилкову, воеводе, грамоту?

– Затем, – ответил Макарий, подчиняясь магической власти Гаврилы, – чтобы проведать о здоровье князя.

– А просил ли ты, владыко, Хилкова принять наших челобитчиков да послать их к государю за приставы?

– Упаси Бог! – вскричал Макарий.

Толпа недовольно огрызнулась, но взмахом руки Гаврила заставил замолчать.

– Поклянись Богом, владыко, что не по твоему письму князь Федор Андреич Хилков послал наших челобитчиков в Москву скованных цепью, а Юшку-сапожника под приказ подкинул! Поклянись!

– Клянусь! – твердо сказал Макарий и, поворотившись к Троицкой церкви, перекрестился.

Толпа обмякла, но Гаврила был неумолим:

– А скажи-ка, владыко, где прячется дворянин Мишка Туров, что вывез из твоей кельи врага нашего Федьку Емельянова?

Толпа взревела:

– Отдай Турова, Макарий! Отдай, не то самого прибьем!

– Нет у меня Турова! Сбежал он от меня, – со слезами отвечал архиепископ.

К нему потянулись руки, хватали за одежды, тащили вниз. На помост вскочил Ульян Фадеев, вырвал у безумцев владыку:

– Опомнитесь! Побойтесь гнева Господа!

– На цепь его! Как наших челобитчиков на цепь – так и его! – орали.

Гаврила подхватил этот крик:

– Народ, ты хочешь посадить владыку на цепь за многие вины его перед тобой? Пусть так и будет!

Стрельцы прибежали с цепями.

На глазах у всех Макария заковали и повели в темницу.

Гаврила спрыгнул в толпу, но тут Прокофий Коза привез Нумменса. Про немца уже забыли, теперь вспомнили, и лихо ему пришлось.

Народ почуял власть, народ хотел знать все тайны государевы и все дела вершить самостоятельно. Нумменс очутился на дыбе. Его спрашивали, когда придут под Псков и Новгород шведские войска, а он не знал. Он твердил: «У нас с вашим государем замирение». Твердил упрямо, до тех пор, пока рьяные палачи не выкрутили ему руки. Нумменс потерял сознание.

Тогда псковичи вспомнили, что до конца не расспросили Арцыбашева. И кто знает, что было бы с царским гонцом, но на дщан вновь поднялся Гаврила.

Уговорил сход снять Нумменса с дыбы, а чтобы спасти от смерти Арцыбашева, просил позвать на площадь воеводу Собакина: пусть он скажет, бывают ли царские грамоты без приписи дьяка.

Собакина притащили полумертвого от страха. Он сказал, что грамоты, писанные на одном листе, бывают и без приписи. Ответ народу не понравился: выходит, Арцыбашев настоящий царский гонец? Собакина столкнули с дщана, кинулись к Арцыбашеву, но Гаврила со своими хлебниками навел порядок.

– Нехорошо у нас выходит! – сказал он толпе. – Так править дело – мы и друг друга переколотим. Старосты наши отстранились от всего, давайте выберем новых старост!