Владислав Бахревский - Тишайший (сборник)

Управители доложили о тишине и покое в стольном граде, а народ, высыпавший на погляденье, поднес государю хлеб да соль. Подносили хлеб не из простых, не холопы какие-нибудь, а богатейшие посадские люди. Говорили они царю вежливо, о всяком благополучии, тут бы и конец церемонии, но вдруг все они поклонились царю до земли и стали молить, чтоб великий государь пожаловал их, принял бы у них челобитную в собственные руки – о притеснениях и насилии царевых начальных людей, а особливо Плещеева.

– Мне нельзя принять! – сказал государь. – По чину делайте.

– Разойдитесь! – приказал Волошенинов.

Стрельцы бердышами потеснили благонамеренных просителей. Толпа заулюлюкала, надавила.

– Разгоняй!

Конная стража плетьми погнала людей прочь с царского пути. Но едва царь и его свита удалились, как у заставы опять собрались посадские люди и решили ждать царицу: Алексей Михайлович челобитную не принял, может, Мария Ильинична смилостивится.

Богатые посадские люди причесывали бороды, оправляя одежды, приготовили хлеб и соль, но их потеснили холопы.

– Вы хоть и тугие кошельки, и вид у вас боярский, – сказал им дворник Протаска, – а почет вам такой же, как и нам. – Повернулся к своим: – Ребята! Не мешкайте. Как царицына карета подойдет, налегай на стрельцов, а я подбегу к карете да и суну челобитную в собственные ее величества ручки!

– Хуже бы не было! – испугались богатые горожане.

– Хуже не бывает! Ребята, помните: всем миром друг за друга надо стоять! Вот ты, широкий, иди сюда! – Протаска потянул за рукав названого брата Саввы и поставил возле себя. – Ты со стрельцом схватишься, а я из-за твоей спины и выскочу. А ты бы, парень, шел отсюда.

– Я с ним, – сказал Савва, – я всегда с ним!

– Ну, гляди в оба! Поймают – голова долой! – И засмеялся, и всем полегчало: легче трудное дело делать, когда есть веселые люди.

В жизни все быстрей случается, чем словами про то, что случилось, рассказать.

Савва увидал карету, стрельцов, важного старика, шагавшего пешком за каретой.

– Морозов! – узнали в толпе.

И тотчас Савву толкнули в спину, да так сильно, что он упал под ноги стрельцу, стрелец стукнул его древком бердыша, перешагнул через него.

Заорали, побежали…

Савва увидел в полушаге от себя золоченые спицы на колесах царицыной кареты, услышал высокий, напуганный женский голос:

– Чего они хотят? Чего дерзят?

Савва поднял голову: возле кареты стоял Морозов и быстро, хрипло отвечал царице:

– Этих молодцов нужно всех перевешать. Распоясались!

Савва вскочил, побежал, но его ударили промеж лопаток, схватили, толкнули. И он увидал себя среди таких же, как он. И своего названого брата.

– Ты здесь! – обрадовался Савва и обомлел: у брата руки скручены веревкой.

Стрельцы окружили, погнали арестованных бегом, потому что в стрельцов из толпы летели камни и палки.

Досталось и боярам, а больше всех Семену Пожарскому – лицо камнем рассекли.

Арестованных было шестнадцать человек, их отвели в Цареконстантиновскую башню, где был застенок.

Царица Мария Ильинична донесла слезы до своих покоев, перед Анной Михайловной Ртищевой расплакалась.

– Боже мой, какие они все страшные! Они хотели убить милого, доброго Бориса Ивановича. Я слышала, они грозили ему. Страшно! Живешь и не знаешь, как страшно жить!

К царице пришел государь. Сел с ней рядышком, по плечу гладил:

– Такая уж наша судьба, у царей! То ничего-ничего, все живут, все довольны, а потом – раз! Как шлеей под хвост. Бегут, орут, бьют.

– Но чего они хотели?

– Они всегда чего-нибудь хотят. Бориса Ивановича грозились убить, а кто посад им устраивает? Борис Иванович. Кто налог на соль отменил? Борис Иванович. Никто о простых людях так не печется, как Борис Иванович… Чернь благодарной не бывает.

В застенке человека, поднятого на дыбу, Борис Иванович сам спрашивал:

– На чьем боярском дворе писали челобитную? Кто вас подослал царице челом ударить? Палачи!

Палачи старались, трещали кости, но поднятый на дыбу молчал.

– Ну так и навеки у меня разговаривать разучишься! – взъярился боярин. – Отрезать ему язык.

Палачи открыли рот упрямцу и ахнули:

– У него язык до нас отрезали.

– Тьфу ты, пропасть! Снимите его! Ради завтрашнего праздника не трогайте их больше. В субботу приду!

На крыльце дома Бориса Ивановича встречал управляющий Моисей.

– Господин, я тебя давно дожидаюсь. – По тощему лицу Моисея ходили красные пятна.

– Говори.

– Пока ты был на богомолье, я изучал положение светил на небе. Быть большому несчастью, господин. Будут смерти среди высших людей, две или три. Сам ты тоже подвергнешься опасности.

Морозов улыбнулся:

– Ты и впрямь, Моисей, большой волшебник. Я уже сегодня подвергся опасности, и больших бояр хоть до смерти не прибили, но Семену Пожарскому до кости лицо прошибли… Будь спокоен, Моисей! Гроза миновала.

Перед сном Борису Ивановичу доложили:

– В Москве тихо.

В пятницу второго июня государь с боярами вышел на Красное крыльцо, чтобы следовать в Успенский собор, а оттуда с патриархом, митрополитами, архиепископами, игуменами и протопопами идти крестным ходом в Сретенский монастырь.

У Красного крыльца стояла праздничная толпа, на небе было чисто, дул несильный теплый ветер, и государь, улыбаясь, сошел по ступеням к народу. Толпа разом пришла в движение, заколыхалась, потянулась к государю:

– Великий! Великий! Молим тебя! Защити от лихоимства начальных людей! Спаси от Плещеева! Погибаем!

Государь отпрянул, нашел ногой ступеньку, поднялся:

– О чем вы просите?

– Назарий Чистый ограбил! Плещеев ограбил! Траханиотов!

– Напишите челобитную! – крикнул государь.

– Писали! Вчера тебе хотели дать.

– Защити!

– Отпусти наших челобитчиков! Вчера Морозов их схватил. В застенке мучит.

Алексей Михайлович гневно повернулся к боярам, нашел глазами Морозова:

– Борис Иванович! Как ты осмелился, меня не спросясь, взять под стражу добрых людей?

Громко сказал, грозно.

Морозов опустил голову:

– Виноват, великий государь!

– После крестного хода я сам разберу ваши просьбы, – пообещал государь обрадованной толпе.

– Кланяемся тебе! – кричали люди. – Многие лета государю! Многие лета!

Крестный ход вышел из Кремля под радостные и одобрительные возгласы успокоенного народа. Впереди с крестом шествовал государь, но на Красной площади наперерез процессии выкатилась, как огромный пчелиный гудящий рой, другая толпа – из московских слобод пришли посадские люди.

– Да когда же это кончится! – крикнул государь, оборачиваясь к боярам.

Патриарх Иосиф осенил новую толпу архиерейским крестным знамением: