Ференц Мора - Золотой саркофаг

Ржавый канделябр, увешанный засохшими венками, возвышался на мраморном пьедестале посреди темного, грязного и зловонного двора. Бенони, немного отмытый, скорее в затхлой, чем рваной одежде, качал чумазого мальчонку на качелях, устроенных на вкопанном в землю корабельном носу.

– Это твой, Бенони? – с удивлением спросил Квинтипор.

– Что ты, господин! – испугался еврей. – На улице подобрал: очень уж плакал. Привел его сюда, и видишь: теперь смеется. А как стемнеет, мать за ним придет. Тут у нас все знают, когда я дома, так обычно с такими вот ребятишками играю. Мой брат был такой, когда мы с ним расстались.

– А сейчас он где?

– Дома меня ждет, господин, в Виноградной долине. Вот уже двадцать лет.

– Об этом я и хотел поговорить с тобой, Бенони. Может, пройдем к тебе в комнату?

– Нет у меня комнаты, господин. Я живу вот в этом хлеву. В нем двоим не поместиться. Да тебе туда и не пролезть: вон ты какой высокий!

– Тогда проводи меня немного, – предложил юноша.

До этого Квинтипор не обращал внимания на хлев, но, узнав, что там живет человек, содрогнулся: таким зловоньем несло оттуда. Бенони растерянно потер выдающийся вперед худой подбородок.

– Не могу, господин. Как же я ребенка-то брошу? Здесь ведь и христиане живут. А про них говорят, будто они детей режут.

– Какой вздор, Бенони! – улыбнулся Квинтипор. – Где-то здесь поблизости я видел караульню. Я сдам туда мальчика и прикажу никому, кроме тебя и матери, не отдавать.

– Ну пойдем, господин.

– А дверь? – показал Квинтипор на хлев. – Ведь там, наверно, твои боги и деньги тоже?

– Деньги мои в росте, господин. А боги, правда, – там, под соломой.

– Так и они ведь денег стоят. Что ж ты не запрешь дверь?

– Нет у меня двери, господин. Да и не нужна она. У моего народа, кроме бога Израиля, есть еще один защитник – людское презрение.

Видимо, он был прав, потому что стражники, к которым он вошел первым, чтобы показать дорогу Квинтипору, выгнали его не в толчки, а пинками. Всаднику же отдали честь и дали мальчику шлем и ножны – поиграть.

– Скажи, Бенони, – спросил Квинтипор, когда они шли по улице, ведущей к Тибру, – что тебе надо в Иерусалиме?

– Я только хочу поплакать, господин, у стены, оставшейся от нашего храма.

– Да ведь я говорил тебе, что евреев не пускают в Иерусалим. Есть специальный закон.

– Знаю, господин. Но это старый закон. Его издал еще император Адриан, чтоб ему пусто было!

Бенони вздрогнул и с испугом огляделся вокруг.

– Прости, господин. Это так, по привычке у меня сорвалось. Я хотел сказать, что нынче этот закон уж не так строго исполняют. За деньги пускают и евреев.

– И ты уж достаточно накопил на такое разрешенье?

– Может, и хватило бы. К тому же, наверно, удастся кое-что выторговать.

– На дорогу не хватает, что ли?

– Я – неплохой ходок, господин. За год пешком бы домой дошел. А то устроился бы на корабль бесплатно. Я знаю кое-какие египетские фокусы, а моряки любят возить с собой фокусников – для потехи. Конечно, ежели буря подымется, так могут выбросить за борт. Но спасший Иону [213]из волн морских и мне поможет… Меня другое удерживает, господин мой…

Судорожный кашель прервал его речь.

– За то, чтоб поплакать у стены, взимается особая плата, – продолжал он, когда приступ прошел. – Десять минут – двадцать сестерциев. Но караульный легионер может продлить. Каждые лишние пять минут – десять сестерциев. А это, господин мой, большие деньги. Счет-то надо двойной вести: я хочу плакать вместе с братом.

Он опять закашлялся. Квинтипор поддерживал его за локоть, чтобы он не упал, и в первый раз за весь день улыбка исчезла с губ юноши. «Маленькая Тита, милая маленькая Тита! И тебя вот так же терзает кашель?!»

Но, когда они стали подыматься на холм, закрывающий долину Тибра, юноша опять улыбнулся. «Солнце садится на гору», – вспомнил он.

– Скажи, Бенони, ты согласился бы взять с собой в дорогу одного христианина, с тем, что за это будут покрыты все твои расходы?

Бенони растерялся. Подумал, посчитал про себя, потом недовольно промолвил:

– Если б он только не приставал ко мне…

– Ну, этот приставать не будет, – улыбнулся Квинтипор. – Тебе придется взять с собой на корабль мертвого христианина. Набальзамированного, в саркофаге, словом, как багаж. Твое дело только позаботиться о погрузке да о разгрузке, когда прибудешь на место.

– А куда его?

– В Никомидию. Конечно, для тебя небольшой крюк. Но это тоже будет оплачено.

– А когда отправляться?

– На следующей неделе. Когда начнутся казни. Но тебе нужно завтра же сходить к ликторам и договориться с ними: пусть казнят поаккуратнее, чтоб лицо не очень исказилось, потому что ты, мол, хочешь его набальзамировать. Пусть сохранят и одежду: нужно будет потом одеть его именно в нее. Ты же позаботишься о бальзамировании, купишь саркофаг… И с ближайшим кораблем – отправляйся.

На впалых щеках Бенони расцвели розы лихорадки. Он сосредоточенно считал на пальцах.

– Девятый день месяца аб [214]– день разрушения храма. Если сначала заехать за братом, все-таки успеем к этому дню попасть в святой город. Только…

Он снова потер подбородок. Квинтипор улыбнулся.

– Что – только? Говори, не бойся!

– Ведь все это обойдется в такую сумму, какой, пожалуй, самому императору не набрать!

– Ну, сколько у тебя получается примерно?

Бенони считал уже без помощи пальцев, так как речь шла не о расчете времени, а о коммерческой сделке. Только сухие губы его шевелились. Сначала он оценил расходы в тридцать золотых, потом – в пятьдесят, наконец, остановился на шестидесяти. Квинтипор, улыбаясь, согласился со всеми его расчетами и достал два тяжелых кожаных мешочка.

– Все подсчитал?

– Все, мой господин. Даже возможные неожиданности и те учтены.

– А свои расходы включил?

– С твоего позволения, только мои. А на брата у меня хватит.

– Вот, бери оба кошелька. Всего здесь сто золотых. После всех издержек тебе останется столько, что ты вместе с братом сможешь проплакать у стены сто лет… Ну, бери же! Я спешу. Считать не надо. Можешь определить на вес.

Юноша, играя, подбросил на ладонях два кошелька. Бенони испуганно спрятал руки за спину.

– Нет, господин мой, сегодня я не могу прикасаться к деньгам.

– Почему это?

– У меня сегодня праздник.

– А если я суну их тебе за пазуху?

– Нет, господин мой, с законом шутить нельзя.

– Но у меня нет времени проводить тебя обратно домой.

Они шли уже по левому берегу Тибра, вдоль зернохранилищ Гальбы [215], которые, вместе со зданием таможни, отражались в потемневшем зеркале реки. Бронзовый Меркурий указывал на большую мраморную доску, возвещающую о том, что в Рим можно ввозить беспошлинно все необходимые для населения товары. Каменный цоколь сильно потрескался; в одном месте под свисающими космами травы зияла широкая щель.