Ференц Мора - Золотой саркофаг

– Что ты, бабуся?

– Моя госпожа прислала тебе вот это… Я не знаю… угадай сам.

Старушка положила на одеяло продолговатую коробочку, обтянутую серым шелком. По виду – футляр для пояса. А может, в нем лента? И весит, кажется, не больше обвязанного вокруг нее шнура с печатью.

– Спасибо, Трулла. Я сделаю все, что велит твоя госпожа.

Он сонно глядел на няньку, желая поскорей отделаться от нее. Он знал, что Тита все доверяет ей, и, пожалуй, поэтому недолюбливал старуху. Порой даже ненавидел ее, когда думал о том, что Трулла знает о Тите много такого, что навсегда останется для него тайной. Правда, сейчас он никакой ненависти не испытывал: ему просто хотелось поскорей открыть шкатулку.

Но Трулла не торопилась уходить. С бесцеремонностью старой прислуги она похлопала магистра по плечу: дескать, тоже слуга, но еще не такой почтенный.

– Благие боги! Что это! Неужто у тебя все тело такое белое?! Белей, чем у нобилиссимы! Надо будет сказать ей. Или она уже знает? А?

Одной рукой Квинтипор обнял подушку, другой закрыл лицо.

– Что? Опять спать? Совсем, как моя госпожа. Послала меня к тебе, а сама снова улеглась. Видно, и с тобой можно бы проделать то же, что мы устроили раз с Максентием. Как-то утром пробрались мы с птичкой моей к нему в спальню. Он спит. Тогда мы потихоньку надели ему на руки его военные башмаки с шипами и подняли шум. Он, конечно, всполошился и в кровь расцарапал себе лицо, будто с дикими кошками дрался. Вот смеху-то было!

Но Квинтипор не смеялся. Нянька уже давно ушла, а он все не двигался с места. Потом отяжелевшей рукой медленно, без улыбки, открыл коробочку.

Там оказались – сплющенная потемневшая метелочка полевого цветка, который он сорвал вчера вечером, узкая красная ленточка от нижней рубашки и кусочек белого шелка с надписью, сделанной кармином. Это были слова, которые вчера в таверне старался вспомнить бывший нахлебник божьего милосердия, – слова из «Песни песней»: «Возлюбленный мой, я – тот цветок, что спал на груди твоей любимой».

Удачная поездка в Путеолы придала им смелости. Девушке захотелось сходить на Лукринское озеро. Это путешествие можно, не торопясь, совершить за один день и даже искупаться в озере, чьи воды постоянно пополняют из кувшинов своих нимфы горячих и холодных источников.

– Конечно, если ты не боишься, что повторится история одного юноши с Салмакидой, – лукаво добавила она. – Знаешь, о чем я?

Лицо Гранатового Цветка и впрямь заалелось, как гранатовый цветок. Но он ответил, что не знает.

– Не знаешь истории Гермафродита? – с притворным изумлением всплеснула руками девушка.

На этот раз она захотела как следует помучить юношу. Ей доставляло огромное удовольствие видеть, как он краснеет, но из женского самолюбия она решила поставить на своем, отучить его от этого.

– Ну, так слушай. Жил когда-то один мальчик, – начала она, не сводя глаз с Квинтипора. – Сын Гермеса и Афродиты. А нимфу, с которой он подружился, звали Салмакидой. Она была гораздо умней этого мальчика и очень полюбила его, – может быть, как раз за то, что он был ужасно недогадливый и девически застенчивый. И не просто полюбила, а влюбилась до безумия – так, что ей стало казаться, будто она не может прожить без него минуты. Раз купались они в Лукринском озере, и нимфа взмолилась к богам, чтоб они навсегда соединили ее с юношей, чтобы ей ни на мгновенье не расставаться с ним, даже если один из двух пожелает этого. Боги услышали ее молитву и сделали, как она просила. В воду вошли двое, а из воды вышло только одно существо, которое было одновременно ими обоими: сильное, как юноша, и прекрасное, как девушка… Кто не верит Овидию [164], пусть послушает Марциала [165], который тоже неплохой малый: недаром поэтом был.

– Ну как, миленький, теперь боишься?

У миленького настолько пропал всякий страх, что он хотел было сейчас же сбегать за купальной туникой, пока Трулла соберет им в дорогу провизию.

– Нет! – остановила его девушка. – Сделаем иначе. Купальные туники нам не понадобятся: там купаются только боги да нимфы, которым не может приказывать даже такой высокий начальник, как кумский эдил. Но я хочу другого, миленький… Скажи, у тебя сохранилась твоя зеленая одежда с вишневым поясом?

– Да, маленькая Тита.

– А почему ты ее не носишь, Гранатовый Цветок?

– Я ее спрятал, маленькая Тита… чтоб надеть еще только раз.

– Совсем не интересно когда, – отвернулась она. – Я уже говорила тебе, что умру раньше тебя.

Юноша попробовал умиротворить ее поцелуем.

– Все равно сержусь! – подставила она губы. – Это не настоящий поцелуй, а только так, osculum [166]. Если не хочешь, чтоб я тут же умерла с досады, беги и сейчас же возвращайся в зеленой одежде.

Правда, погода для такой одежды стояла совсем неподходящая: свинцово-серые капли сеялись с предосеннего неба, под которым с прощальным стоном носились дочери злосчастной Аэдоны [167]. Но сейчас Квинтипор любую одежду, будь она хоть из камня, принял бы за пушинку. Когда он пришел, девушка ласково погладила материю.

– Знаешь, я уже тогда полюбила тебя. Потому-то мне и нравится эта одежда: ведь я первый раз увидела тебя в ней. Когда-нибудь ты отдашь ее мне, и я повешу ее в своей домашней молельне… если, конечно, она у меня будет.

Титанилла вдруг умолкла, и лицо ее исполнилось глубокой скорби. Непроизвольным движением девушка сорвала кроваво-красную чашечку алтеи, – они шли по узкой лесной тропе.

– И тебе не жалко? – поразился юноша. – Ведь это такой чудный цветок!

– Ненавижу красивые цветы! – отбросила она смятые лепестки. – А может, просто завидую им. Как хорошо цветку! Он должен быть только красивым. Это ему не трудно. И никаких хлопот… ни с отцом, ни с императором, ни с…

Не кончив фразы, она улыбнулась.

– Ох, какие глупости я говорю, Гранатовый Цветок… Лучше скажи: ты тоже сразу полюбил меня? Только не лукавь! Меня не обманешь!

Девушка повернула его лицо к себе.

– Смотри мне в глаза и отвечай!

– Я… я… полюбил тебя… после…

– Когда?

– Минут через пять после того, как увидел тебя. Когда там уж не было… словом, когда ушли…

Тита задушила имена поцелуем.

– Скажи, тогда ты подумал обо мне дурно? Впрочем, нет, этого не говори. Ты счел меня сумасбродкой? Это сказать можешь: я сама не отрицаю. Но красота моя сразу восхитила тебя, да? Сейчас же говори, Гранатовый Цветок!

– Да, ты мне понравилась.

– Но не очень, да?

– Сначала я не видел твоих глаз. Да и лицо не совсем…

– Но ты видел мои руки. А захотел бы, мог бы увидеть и ноги.

– Да. Но я не разглядывал.

– Малыш, наверно, смутился?

– Ты показалась мне очень худенькой.

– Я и теперь тебе не нравлюсь? – грациозно покачиваясь, высвободила она руки из-под короткой пелеринки. – Большего показать не могу: боюсь, что мальчик от смущения вырвет себе глаза.