Ференц Мора - Золотой саркофаг

– Уже поздно, маленькая Тита, – нерешительно промолвил он.

– Что поздно? – стала она ласкаться к нему. – Поцеловать меня поздно?

– Ты ведь устала.

– Значит, глаза мои в темноте не светят? Если б ты их видел, так не сказал бы, что я устала. Как чудесно спала я у тебя на коленях! И хочу так же заснуть дома!.. Даже если никогда больше не проснусь! Понимаешь, мой мальчик?

Рука ее скользнула вверх по руке юноши, под зеленую одежду.

– Ты тоже замерз – не меньше меня! Кто согреет тебя, если ты уйдешь? И меня кто согреет, если ты меня покинешь?.. Неужели ты не понимаешь, Гранатовый Цветок, что ни тебя без меня, ни меня без тебя просто нет на свете?!

– Понимаю, маленькая Тита, – сдавленным голосом ответил юноша. – Ведь, кроме тебя, – у меня нет никого!

– А у меня, по-твоему, есть? – отдернула она свои руки. – Как ты думаешь, Гранатовый Цветок?

Несколько шагов она прошла вперед одна, потом вернулась.

– Пойдем же, пойдем! Ведь если Трулла спит, ее ничем не разбудишь, – потянула она юношу за собой.

Но тот отступил назад.

– Нет, маленькая Тита, не могу… Трулла…

– Труллы испугался? – жестко спросила она. – Да она за меня жизнь отдаст. У меня никогда не было от нее никаких тайн.

Кинжал не поразил бы сердце юноши с такой болью, как это безграничное доверие к старухе. От Труллы у нее никогда не было никаких тайн! Значит, было много-много тайн, о которых знает нянька!

– Нет. Я боюсь не Труллы, маленькая Тита.

– А ты ничего не бойся!.. Я, дочь цезаря, готова для тебя на все! Я целовала тебя на городском рынке. Целовала перед ликом Дианы. Если ты не побоишься, поцелую среди бела дня на крыше дворца, у всех на виду! Но ты боишься!

Таких речей юноша никогда еще от нее не слышал. Гордость, гнев, досада ослабили даже любовь.

– Только тебя боюсь я, – попробовал он поймать ее за руку.

Но она вырвала руку.

– Боишься меня! Когда я хочу вся, целиком быть твоей?

– Да, боюсь… потому что не знаю тебя.

Девушка рассмеялась каким-то воркующим смехом.

– Маленький мальчик! Да не будь ты таким трусишкой, давно бы мог меня узнать. Разве я прячусь от тебя?

– Ты прятала от меня душу свою, маленькая Тита, – с тихой печалью промолвил юноша.

– Душу?! – чуть слышно воскликнула девушка.

– Самую пугливую бабочку легче поймать. Сколько раз я тянулся к ней, и когда уж казалось – поймал, она опять порхала далеко-далеко. А где – мне неизвестно.

– Мою душу? – переспросила девушка.

– Да, маленькая Тита, я не знаю твоей души… А пока ее нет у меня на ладони, я не знаю, кто ты.

– Ну, такое еще никому не взбредало в голову! – расхохоталась она. – Я знала, что ты сумасбродный мальчишка, но таким все-таки не представляла… Спокойной ночи, Гранатовый Цветок!

Схватив руки юноши, она поцеловала сначала одну, потом другую, да так быстро, что он, пораженный, не успел даже помешать, и убежала. Она мгновенно исчезла из виду в потемках. Слышно было только, как ноги ее шлепали по лужам. А смех ее стоял у него в ушах, даже когда слуга, со светильником в руке, уже открывал ему двери.

Четыре дня они не виделись. Хоть на долю Квинтипора дождя, луж и ветра досталось гораздо больше, заболела все-таки Тита. Трулла уложила ее в постель, поила отваром шандры и приносила ей посылки от юноши.

Розовые овальные и фиолетовые витые ракушки, выброшенные во время шторма из глубин морских. Большие красные смоквы – у одной кожица лопнула, и она казалась надкушенной; только эту Тита поднесла к запекшимся губам, высосала немного сладкой влаги оттуда, где, как она думала, были следы зубов, а остальные отдала Трулле. Букеты красных, белых и синих ягод средь желтых листьев, – они живо напоминали девушке кусты вокруг их убежища за руинами дворца. Розовые восковые таблички – их накопилось так много, что девушка еле удерживала всю стопку одной рукой.

– Вышвырнуть бы их вместе с тем, кто их посылает, – проворчала нянька.

– За что ты на него злишься, старая Парка? – закашлялась девушка.

– За то, что он не уберег тебя, золотой мой цветочек.

Тита приподнялась в постели.

– Смотри, Трулла: если ты еще хоть раз скажешь что-нибудь подобное, я разобью вот эту чашку с шандровой бурдой об твою голову и, как есть, вся в поту, выбегу на улицу… Хочешь?

– Так, может, впустить его к тебе, мой светик? – осклабилась Трулла. – Бежать за ним недалеко – не в Александрию. Все время здесь, у твоего порога, торчит: думает, будто ты померла, только я ему не говорю. Как пить дать, он и меня расцелует, коли впущу.

– Ну, хорошо, – откидываясь на подушки, уже спокойно промолвила девушка. – Но впускать его не надо: еще заразится.

– Может, передать ему что?

Тита взяла ягоду шиповника из букета, раскусила ее и протянула одну половинку няньке.

– Скажи ему, что я послала… Коралл от дурного глаза.

Потом взяла стопку восковых таблиц и стала читать. Читала до тех пор, пока не запомнила все наизусть.

«Бедный мальчик!» – улыбнулась она и положила таблички под подушку. Только одну прижала к сердцу – ту, где говорилось об Острове блаженных:

Она так долго твердила эти стихи про себя, что даже во сне не могла от них отделаться. Но именно сон придал ей смелости и помог преодолеть рассудочность яви. Головной повязкой своей и золотым цветистым поясом она связала Гранатовый Цветок по рукам и ногам, вскинула его на плечи, как ягненка, и пошла. Шла, шла, пока не очутилась у самого края земли, где Атлас подпирает плечами небо. Гигант был явно не в духе: он ничего ей не ответил на ее вопрос о том, в какой-стороне Остров блаженных. Но молчание Атласа не смутило девушку; она предложила ему смокв, присланных Гранатовым Цветком и, еле дотянувшись, погладила ему щиколотку, сказав, что ей очень его жаль, и что она на его месте давно бы освободилась. «Скажи как?!» – воскликнул гигант. «Очень просто, – отвечала она. – Я продавила бы небо головой, и все тут!» Гигант расхохотался, потом спросил, кто она такая и что несет. «Я – маленькая Тита, – объяснила она, – и хочу поселиться на Острове блаженных с этим вот ягненком». «Тогда тебе тоже придется продавливать головой небо», – подмигнул ей великан и шепнул, что Остров блаженных не на западе, а на востоке.