Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня зимних волков

– Я назову тебе его имя. Но только на пиру, в присутствии дружины и всех нарочитых людей, и после того как ты дашь слово, что признаешь наш брак и не будешь удерживать меня здесь.

Это условие Ведома и Гостислава придумали вместе. Скрыть ее замужество было невозможно: с первого взгляда на ее покрытую голову всякий поймет, что перед ним уже не девушка. Но нельзя же, будучи женой, как ни в чем не бывало жить в родительском доме!

– Никогда! – Сверкер яростно хлопнул ладонью по столу. От его снисходительного дружелюбия не осталось и следа. – Я не знаю, кто этот мерзавец, укравший мою дочь, но я не позволю ему загубить все мои замыслы. Может, он князь или вождь с полусотенной дружиной? Если так, то можешь назвать его имя без боязни. А если нет, то лучше забудь о нем прямо сейчас! Не такое теперь время, когда можно играть в любовные игры и называть их волей богов! Мы должны заботиться о том, чтобы наша держава уцелела! И если ты будешь мешать мне в этом, то знай: бабка Рагнора и правда придет за тобой и утащит в мрачную Хель!

– …И тогда вдруг раскрылась черная земля могилы, и оттуда вышла покойная госпожа Рагнора. Пронзительными очами она взглянула на мою дочь, протянула руку и сказала: «Теперь ты пойдешь со мной!»

Голос Сверкера ясно раздавался в гриднице среди тишины. Закрой глаза – и не поверишь, что здесь собралось человек полтораста: настолько было тихо. Гости забыли о еде, не смели шевельнуться, затаили дыхание, боясь невольно прервать рассказ или пропустить хоть слово.

– Они спустились в подземелье и долго шли во мраке, – увлеченно продолжал Сверкер. – И наконец пришли в большой город, в котором правил подземный князь. Он сидел в огромной, роскошно убранной палате, где на стенах висели звериные шкуры и драгоценные одежды, а золотые чаши сияли так, что не нужно было огня. Там было много людей на скамьях, а на маленькой скамеечке у ног князя сидела Прияна. Рагнора подвела Ведому к его высокому сиденью и сказала: «Вот эта девушка просит, чтобы ты отпустил с ней назад ее младшую сестру». Тогда князь посмотрел на девушку: один глаз у него черный как ночь, а другой – багряно-алый, будто пытающий уголь. Он промолвил: «Уже много веков я правлю подземной страной, но нет у меня достойной жены. Если ты согласишься три года быть моей женой, тогда я отпущу тебя и твою сестру назад в белый свет». Не очень-то ей понравилось такое условие, но делать было нечего, и она согласилась. Она ведь знала, как сильно страдают ее отец и мать и как хотят вновь увидеть своих дочерей.

Даже сама Ведома заслушалась. Невольно ей вспомнилось, как много лет назад, когда она была младше Прияны, отец, бывало, рассказывал ей перед сном подобные же повести. Как она тогда слушала, завороженная, лежа под одеялом и не шевелясь. Память о детстве вдруг оживила в ней любовь к отцу, словно она опять сделалась маленькой девочкой – которая всецело доверяла ему и даже помыслить не могла, что он пожертвует ее счастьем ради своих выгод.

– Три долгих года Ведома вела хозяйство в том огромном подземном доме. Каждый день пастухи пригоняли с пастбищ триста черных коров и триста белых коров, триста черных овец и триста белых овец, триста черных коз и триста белых коз. Служанки доили коров и коз, делали масло, творог и сыр. Дважды в год они стригли триста черных овец и триста белых овец, мыли и чесали шерсть. Каждый день по триста мужей и триста жен садились за столы в доме, и им закалывали по тридцать телят и тридцать ягнят. Нужно было следить, чтобы никто не разрубал и не разламывал кости, а все бы складывали их назад в снятые шкуры, и на другое утро вся скотина вновь оказывалась живой! У молодой госпожи было много забот, и она не знала покоя ни днем, ни ночью, ни летом, ни зимой.

У Ведомы слезы выступили на глазах, когда она сравнивала этот рассказ с тем, что было с ней на самом деле. Как ворошили сено на покосах, метали стога. Как жали спелую рожь, палимые зноем. Однажды она с другими невестками попала под ливень прямо на ниве, и они прятались на опушке леса, прикрыв головы поневами, – плотно сотканная толстая шерсть не пропускала воду. Как она собирала, потом терла ягоды и варила черничный кисель для Уксини, а порой и кормила свекровь с ложки, пытаясь насытить беспощадную «голодную грызь», под конец не принимавшую ничего другого. Как потом тянула деревянными вилами корни «медвежьей лапки» из болота, чтобы высушить ее корешки и припасти на зиму – молоть и добавлять в муку. И все это время с ней был не загадочный князь подземной страны, а Равдан… Ведоме хотелось найти взглядом Краяна, который тоже знал правду, но она не смела.

По щекам ее скатилась слеза, потом другая. Но можно было их не прятать: людям вовсе не казалось удивительным, что она плачет, вспоминая пережитое на том свете.

– И вот прошло три года. Тогда Ведома сказала своему мужу: «Миновал назначенный срок, теперь ты должен нас отпустить». Но он ответил, что не может этого сделать, потому что должен сначала дать своим людям большой пир, иначе они не примирятся с тем, что вновь останутся без княгини. Для этого пира ей нужно было сварить триста бочек пива, испечь триста больших хлебов и зажарить триста телят и ягнят.

Увлекшись, Сверкер не спешил заканчивать свое повествование. Недаром же он был сыном Рагноры, знавшей великое множество преданий. Подготовка пира превратилась в нелегкие испытания: чтобы выполнить свои задачи, жене подземного князя пришлось и потрудиться, и проявить изрядное хитроумие. А в конце все равно спасаться бегством от грозного мужа, для чего Рагнора превратила одну внучку в перышко у себя за пазухой, а другую – в перстень у себя на руке.

– Но наконец перед ними забрезжил свет, и Ведома увидела, что они с сестрой стоят на погребальном поле возле могилы Рагноры. «Вот вы и дома! – сказала им бабка. – Теперь возвращайтесь к родителям и помните: никогда больше не идите наперекор воле вашего отца!»

Сверкер умолк, в гриднице повисла тишина. Все были под таким сильным впечатлением, что никто не решался заговорить, даже громко выдохнуть.

– И теперь пришли к нам радостные дни! – Давящее молчание нарушил сам князь. – Давайте же пить и веселиться, и поднимем первый кубок в честь моей премудрой матери, которая вернула мне моих любимых дочерей!

И тут все разом закричали – не только от радости по поводу возвращения княжон, но и от удовольствия: Сверкер никогда раньше не брал на себя труд забавлять гостей таким образом. Будто знал, что это его дарование пригодится в переломный миг жизни, когда послужит куда более важному делу, чем развлечение.

Ведоме тоже пришлось поднять голову и взять из рук Гостиславы кубок, из которого они пили с матерью вместе. Все встали, и она тоже встала; она окинула взглядом гридницу, и каждый, кого касался ее взгляд, кланялся ей, выражая почтение перед ее подвигами на том свете.