Алексей Югов - Ратоборцы

Александр смутился.

– Да я и не боюсь… – сказал он.

Он принял из ее рук берестяной сосуд и тоже напился. Затем, возвращая ей туесок, он ради шутки спросил:

– Что, лучше кумыса… который Чаган тебе присылал?

Дубравка повела плечом.

– Не знаю! – сказала она и поморщилась. – Это ты знаешь: пьешь с ними этот вонючий кумыс.

– Княгиня!.. – с укоризной проговорил он. – Стыдно тебе… тебе-то уж стыдно так говорить…

Ей стало жалко его и впрямь стыдно своих слов.

– А ты не говори так! – сказала она. – А я его никогда не пила и не буду пить! Андрей велел его на псарный двор щенкам относить.

– Да что он, с ума сошел? – вскричал Невский.

Дубравка промолчала.

– А ты знаешь, княгиня? – приступил он к ней грозно. – Знаешь, что у них там, в Орде, за одну каплю кумыса, ежели по злому умыслу она упала на землю, тут же приказывают убить человека?

– Знаю! – вскинув голову, отвечала Дубравка. – Знаю! – повторила она. – Но только я того не знала, что за татарского раба выхожу замуж!

Как только унялся гнев, поднятый в душе Александра словами Дубравки, так сейчас же ему сделалось ясно, что это ветер с Карпат. Ведь и Данило Романович судил так же, ведь и родитель ее такой же был нетерпеливец к татарам! Насилу уломал его тогда, на льдах Волги, по крайней мере не начинать ничего, не снесшись предварительно с ним. Чудно, что столь светлый разумом политик и государь столь излишне уповает и на свои родственные узы с Миндовгом, и на крепости свои, и на новую свою конницу, и на крестоносное ополченье всей Европы, которого, дескать, главою непременно его, Даниила, поставят, лишь стоит ему изъявить согласие на унию церквей. «Вот и дочка с этим приехала, – подумалось Александру, – считает себя здесь, на Владимирщине, как бы легатом отца… Что ж, и пускай бы считала. Да то беда, что и Андрей тоже кипит на татар! Ведь экое безрассудство: кумыс, от самого царевича присланный, – и вдруг псам скармливать!.. Хорошо, если не дойдет это до татар! Да где ж там, – уж, поди, донес кто-нибудь на Андрея: не любят его, да и продажных тварей немало среди бояр – во дворце в каждой стене татарское ухо…»

Сдержав гнев, Александр Ярославич спросил невестку:

– Скажи: чужой знает кто, что Андрей… это самое сделал над кумысом?

Даже и наедине с нею он поопасался обозначить полностью злополучное деянье Андрея.

Дубравка нахмурила лоб, стараясь вспомнить.

– Не-е-ет… – отвечала она, однако в голосе ее не было уверенности. – Ты сам посуди: когда бы донес кто, то разве бы стал Чагэн и дальше посылать этот кумыс?

Неведомо было княгине, что каждую ночь в шатер Чагана, разбитый среди прочих кибиток на луговине за Клязьмой, стража впускала некоего человека, предварительно обшарив его, и что этот человек был Егор Чегодаш.

Дубравка нежно коснулась руки Александра.

– Не сердись на меня! Я глупая: мне не надо было говорить тебе этого. Ты не беспокойся…

Невский сумрачно пошутил:

– Ну да: «Ты не беспокойся, Саша: нам с Андреем завтра головы отрубят!..» Ох, Дубрава, Дубрава, плохо еще ты знаешь их!.. И не дай тебе Бог узнать!

Голос его прозвучал так, что Дубравка невольно вытянулась вся и брови ее страдальчески надломились.

– Боже, боже! – воскликнула она в отчаянии. – Да когда же это кончится? Пусть один какой-нибудь конец будет!.. Пускай рубят голову!.. И Андрей так же думает… Хватит, досыта наглотались мы этого срама! – выкрикнула она в каком-то грозном неистовстве. – А ты… а ты… да если и нас с Андреем казнят… так тебе все равно капелька их кумыса дороже всей крови нашей!..

– Перестань! – крикнул вне себя Невский, весь пылая.

От его крика собака, отдыхавшая под кустом, стремглав кинулась к своему хозяину.

Слезы полились из глаз Дубравки, она упала ничком и зарыдала…

Невский растерялся. Не зная, что делать, он неуверенною рукой дотрагивался до ее плеч, затылка и тотчас же отымал руку. Дубравка продолжала рыдать.

– Милая девочка моя… полно… – бормотал Александр, подсовывая ладонь под ее лоб, чтобы не лежала лицом на траве.

Дубравка охватила его руку, подобно тому как тонущий в море схватывает подплывшую к нему мачту. Внезапно для себя, не успев даже и воспротивиться этому, Александр склонился к ней и бережно поцеловал ее в затылок – в нагретую солнцем золотистую ямку, откуда расходились поднятые в стороны, туго заплетенные ее косички.

Утешая ее, он изредка гладил ее по голове, по плечу, но уже не смел и думать снова прикоснуться к ней устами, хотя, даже и перед самым строгим судой, перед судом его совести, невольный поцелуй тот не заставил бы его покраснеть: так много было в том поцелуе отцовского!..

Нечаянная обмолвка ее, что «и Андрей так же думает», подтвердила Невскому уже встревожившие его сообщения о намерении князя Андрея попытать счастья в прямой сшибке с Батыем – сообщения, которые получал он от своих тайных осведомителей. Зная, что в отношении Орды она мыслит мыслями своего отца, которые привезла с Карпат, и что подобные расчеты и намерения обуяют также и Андрея, страстного и нетерпеливого в делах государства, тем более волновался, в глубине души своей, Александр.

Едва только Дубравка осушила глаза и стала внимать его слову, он принялся терпеливо и расчетливо выкорчевывать из ее сознания те взгляды на державные задачи великого князя Владимирского, с которыми она прибыла на Суздальщину и которые, несомненно, были внедрены в ее душу многими беседами и наущениями ее много замышляющего отца.

Успокоенная и утешенная им, она слушала его внимательно, изредка ставя ему вопросы, а иногда возражая. И Александр поражен был той глубиной и ясностью, которые успела приобрести ее политическая мысль.

«Девчонка еще, а ведь как возросла! – снова подумалось ему. – Царицею смотрит!..»

Он любовался ею. А она меж тем неожиданно перешла в наступленье.

– Так что же, – спросила она, – стало быть, отец мой, государь, не то мыслит, что Земле Русской надо?

Он медлил с ответом, затаивая улыбку. «Господи! – думалось Александру. – А ресницы, ресницы-то – что копья!.. Думал, что сурьмит их, как боярыни наши, – нет, сами собою черны: иначе от слез бы размазалось. И до чего же сама бела – в молоке ее купали, что ли?..»

В не осохших еще от слез глазах Дубравки стояли блики и косоугольники света: словно бы окна в небо!

Ей не понравилось его долгое молчанье.

– Отчего ты молчишь? – спросила она, готовая разгневаться.

Он спохватился и отвечал ей:

– Нет, Дубравка, правильно мыслит твой отец и брат мой и государь многомудрый Данило Романович, дай Бог ему здоровья!.. Правильно мыслит, ибо держава его к Карпатам прилегла! Когда бы я сам стоял на Карпатах, то и я, быть может, так же мыслил. Две тыщи верст Батыю тянуться до него!.. А я… – Тут Невский поправился: – А супруг твой, князь Владимирский, не так должен мыслить! Одно то возьми: Батый грозился, когда мы с Даниилом Романовичем повенчали вас: «Малахаем своим до Владимира ихнего докину – и нет города!..» А в малахае том… триста тысяч конных сатанаилов! С кем он, Андрей твой, противостанет ему?! Еще же и нового народу не подросло!..