Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня

– Да что с тобой? – Олег повернулся, тревожась уже не на шутку.

Даже в рассветных сумерках было заметно, что Мальфрид бледна и тяжело дышит.

– Я… нет…

Вдруг она резко сбросила с головы большой платок, отвернулась к борту саней, наклонилась, и ее стошнило. На ходу она подхватила горсть снега почище, потом бросила, мокрой варежкой провела по лицу.

– Ты больна! – Олег схватил ее за плечи. – Зачем молчишь? Вернемся в Будгощ, отлежись, там бабы тебя полечат.

– Нет, мы не вернемся… погоди… – Мальфрид, отчаянно морщась и ловя воздух открытым ртом, снова перегнулась через край саней и судорожно закашлялась.

Позывы были напрасны: она ведь почти ничего не ела утром. Молодая княгиня опустила голову на мешок, крепко держа Олега за руку, будто заклиная не шевелиться и ничего не предпринимать.

– Потому… и молчала… – отдышавшись, с трудом выговорила она. – Нельзя им знать. Отцу… матери… этим всем… и родичам твоим плесковским.

– Почему? – пробормотал озадаченный Олег, уже начиная прозревать.

– Понесла я… затяжелела. Второй месяц знаю… скоро третий, но не уверена была… Хотела сказать, а тут… эти приехали. Ведь если… у нас ребенок… его и оставят в залог. Это же твой сын! Старший – и пока единственный. А он им всем нужен! Его еще нет, а они уже, будто вещицы, сошлись и каркают: нам, нам! Я и думаю: тебя отошлют, меня дома запрут до родов, а потом сына моего заберут себе. И останусь я – мать без ребенка, а ты – князь без наследника. А я… нет!

Мальфрид собралась с силами и села прямо. Вцепившись в руку Олега обеими руками, она устремила ему в лицо решительный взгляд покрасневших глаз.

– Не отдам! Он мой! И он у меня один! Никому не отдам! Увезу, пока не догадались, сама выращу. Хоть до семи лет, пока мать растит, он со мной будет! А там… как судьба велит. И решила: начнет меня мутить, молчать буду, терпеть буду, а никому догадаться не дам – ни матери, никому! Хоть умру, а скрою! Но мне и везло покуда – только вот на днях, вчера-позавчера, и впрямь тошнить начало.

– Ох, ты… родная моя… – не зная, что в нем сейчас сильнее, облегчение или потрясение, Олег еще не мог по-настоящему обрадоваться этой вести. – Умирать-то не надо! Нам с тобой теперь только жить!

Утомленная душой и телом, Мальфрид привалилась к его груди и закрыла глаза.

– А они, видишь, и без нас справились, – пробормотала она. – Вальгардову дочку к нам привезут за Инге выдавать, я за ней пригляжу. И сама нам не чужая, твоя племянница… или кто?

– Она мне… двоюродная тетка! – Олег усмехнулся этому родству, которое связывало его с незнакомой семилетней девочкой.

– Вот и хорошо! – Для Мальфрид, избежавшей разлуки с неведомым еще родным ребенком, сейчас все было хорошо. – А там и сынок наш подрастет…

Но сколь она ни храбрилась, дух не одолел немощи тела. По прибытии в Зорин-городок, что стоял за устьем Ловати, Мальфрид все же слегла. Приступы тошноты повторялись раз по семь-десять в день, не давая подняться.

Здешняя хозяйка, княгиня Всевида, поила ее отваром ромашки и мяты, утром почти силой заставляла есть. У нее уже было трое подрастающих детей – от двух до шести лет, и она хорошо знала, что и как.

– Это у тебя непременно мальчик будет, – приговаривала она, сидя у лежанки, на которой распростерлась Мальфрид – бледная, с распущенными волосами, не отодвигаясь далеко от края и лохани на полу. – У меня все четыре раза так было. Когда озноб пробирает – это к девочке, мне еще мать говорила, а нас у нее было пять дочерей. А коли в жар и пот бросает – это к мальчику. Еще если меду хочется или морковки сладенькой – это к девочке, а если все мяса или грибов соленых – к мальчику.

– О-о…

При мысли о чем-то из перечисленного Мальфрид снова сморщилась и потянулась к лохани.

То ли помогли заботы княгини Всевиды, то ли крепкое здоровье молодой одолело недуг, но уже через пару недель Мальфрид полегчало, она перестала извергать все съеденное и объявила, что готова продолжать путь.

Олег не без пользы провел это время в обществе мужа Всевиды, князя Дивислава. Тот был всего на несколько лет его старше, но правил с отрочества и даже расширил доставшиеся по наследству угодья. Он происходил из тех же вождей, что привели сюда будущих словен три века назад, но не пошли на Ильмень-озеро, а осели на Ловати: все старинные роды, живущие вдоль этой реки до самой Дивны и смоленских волоков, признавали его главой над собою. А с князьями дивнинских кривичей он породнился путем женитьбы на Всевиде и не намерен был на этом останавливаться. Его дед поставил городец для защиты рода и ближайшей округи от набегов со стороны варяжских дружин, но сам Дивислав, возмужав, пошел дальше и понял, что имеет такое же право взимать пошлины в обмен на пристанище и охрану.

– Вот послушай, я как рассуждаю… – говорил он Олегу, в задумчивости пропуская между пальцами пушистую русую бородку.

Был он довольно хорош собой, короткий прямой нос придавал мягкости грубоватым внушительным чертам, и портил его только глубокий шрам на лбу, тянущийся почти до затылка, и видный, будто просека, среди волос: след столкновения с каким-то очередным лиходеем, что пытался не только пройти, не заплатив, но и поживиться на счет зоричей.

– Твои родичи, ну, жены твоей отец, он ведь из Ладоги род ведет?

– Так. – Олег кивнул. – Они рассказывают, будто лет двести… или триста назад был в заморских странах такой князь: Харальд по прозвищу Боезуб. Владел он всеми землями, какие только есть на свете…

– Кроме наших! – ухмыльнувшись чужому бахвальству, вставил Дивислав.

– Не поверишь: будто бы и нашими тоже! – улыбнулся в ответ Олег. – Но, я думаю, это для красного словца. И вот жил он столько, сколько не живут – лет сто или полтораста. Уже и самому надоело. Тогда велел он всем соседям войско собирать и идти с ним ратиться. Собралось войско великое – столько лодей согнали, что от одного берега моря до другого по ним перейти можно было, будто по суше. Даже боги их варяжские на ту рать явились! Там и погиб князь Харальд, как и хотел, и не к себе домой, а в божескую обчину пировать от того поля отправился. И был у него сын по имени Ингвар. Тот после смерти отцовой за море пустился доли искать – и в Ладоге уселся. Там про него тоже много чудного повествуют. Его род в Ладоге лет двести княжил, а потом Тородд, дед моего тестя, от родни подался на юг, Волхов прошел и сел на старой стоянке корабельной. И раньше ходили там гости торговые, да было раздоров много: то варяги словен побьют, то словены варягов ограбят. А при Тородде завелся порядок: мирным гостям защита, лиходеям отпор. Тут они и разжились.

– Вот теперь вы и с Плесковом родня будете, и с Будгощем. Я слышал, тамошний князь за своего сына высватывает внучку плесковского Судогостя. Вон, боярин рассказывал. – Дивислав кивнул на Честонега. – А я с южными кривичами в родстве: моя мать была из рода смолянских князей, а жена – полоцких. Видишь, какая связка собирается? Если бы мы все, князья, что на реках живем, были бы единым родом – никакие варяги бы… никакие враги бы нам были не страшны! – поправился он, не уверенный, что его собеседника можно исключить из этого полезного, но и опасного племени. – Ты пойми: от руси, конечно, пользы много, но ведь наша эта земля. Пути торговые мы и сами теперь ведаем, и чужим людям платить, чтобы наших же купцов на нашей же земле охраняли, нам без надобности. Мой отец держал воеводу варяжского, а я его отпустил с честью. Сами справляемся. А вы с дедом, хоть родом из руси, правите полянами как князья, вот и думайте, как князья. В нас друзей ищите, в тех, кто на земле сидит крепко. А не в руси, что сегодня здесь, а завтра за Хвалынским морем.