Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня

– Ну… Не идти же назад, к нему… Пойдем, постучимся. Узнаем, кто там теперь живет.

– А вдруг наши мамы уже умерли?

– Зато там живут наши внуки… – Я фыркнула, так мне стало вдруг смешно.

– Дурочка, какие у тебя внуки?

– Ну, у Аськи с Кетькой. Вот мы войдем, а там неведомые люди, и они скажут: наш дедушка был Асмунд сын Торлейва… Может, мы Аську еще застанем!

– Он не проживет сто лет!

– А может, проживет! Он мне говорил, что хочет прожить сто лет!

– Эй, кто там под воротами? – окликнул нас вдруг мужской голос, и я, едва веря ушам, узнала голос своего отца. – Что за люди? Вы не видели двух маленьких девочек? У нас потерялись две девочки, мы боимся, не унес ли их медведь в лес? Их зовут Эльга и Ута.

– Это мы! – завопили мы с Эльгой, от счастья прыгая на месте (откуда только силы взялись). – Мы здесь, здесь!

Вот так в тот раз закончилось наше приключение.

Поначалу мы опасались, что нас станут ругать – зачем, мол, потерялись, бестолковые? – но все обошлось.

Нас обнимали, целовали, умывали, кормили, поили, причитали над нами…

Мы испытывали несказанное блаженство, вновь оказавшись в привычном родном доме, в безопасности, среди близких!

Наутро матери выдали нам передники, и мы стали носить их с гордым чувством, что отныне мы – не детища, а отроковицы! Мы и правда изменились после этого дня. Стали как-то по-иному смотреть на мир. Наши маленькие семилетние душонки содрогнулись от встречи с неведомым, на миг выглянули из своих обиталищ и вернулись обратно не совсем такими, как прежде.

Я и сейчас ясно помню все: наш смертный страх, решимость безысходности, торжество каждой малюсенькой победы…

Мы стали ощущать себя старше и уже с чувством превосходства смотрели на тех, кто, пусть даже будучи взрослее нас годами, не был в лесу и не варил кашу медведю. Побывав за гранью, теперь мы знали кое-что, недоступное простакам. Но не надо думать, что мы загордились.

Образ страшного медведя, ждущего в лесу, заставлял нас еще усерднее учиться, постигая премудрости домашнего хозяйства и рукоделия. Как знать, чего он потребует в следующий раз? А не справимся – съест.

Ведь он оказался гораздо ближе, чем мы думали в детстве.

Низовья Ловати, 14-й год правления

князя Дивислава

Зимой, когда реки покрываются льдом и с одной на другую можно проехать просто на санях, обозы торговых гостей тянутся с юга на север почти непрерывно. Завидев на реке очередной обоз, люди съезжаются из лесных весей: привозят на продажу добытый за зиму мех, сотканные бабами полотна, меняют на соль, красивую посуду, полосочки ярких шелковых тканей, блестящие бусы из стекла и камня. Кунья шкурка меняется на серебряную монету – ногату: иные просто дарят ногаты женам в ожерелья, иные отдают кузнецам, чтобы перелили на перстни и браслеты. Старейшины и малые князья приглашают проезжающих на пиры: угощают, расспрашивают о новостях – порой не менее ценных, чем товары, – получают и дарят подарки.

После того как прекратило свое существование Белогорье на Маяте, куда по восточному берегу Ильменя вела сухопутная дорога, те места заметно обезлюдели, и ныне через устье Ловати лежал единственный путь в Ильмень-озеро и дальше на север. Варяги ездили здесь постоянно, и целые роды кормились тем, что поставляли им припасы, чинили сани и лодьи, обеспечивали всем необходимым, давали проводников.

У князя Дивислава для варягов было поставлено несколько просторных изб возле реки, но в самом Зорин-городке он их на постой не принимал. Он первым завел собственную дружину для поддержания порядка на торгу и охраны путей, отказавшись от найма воеводы-русина. Свой род он вел от старшего из троих братьев, которых звали Зоря, Полудень и Вечерко. Каждый год, на Коляду, на княжеском пиру непременно рассказывалась повесть о братьях, которых отец, Дунай-князь, послал на север искать себе доли. Старший, Зоря-князь, добыл себе в жены берегиню реки Ловать и осел ближе к устью. Двое младших ушли по восточному берегу Ильменя и поселились там. До нынешнего века дожил только род Зори, и Дивислав полагал себя наследником дедней славы, ответственным за то, чтобы не уронить ее под напором все сильнее наседающей руси.

В обчине Зорин-городка стояла тишина, нарушаемая только размеренным голосом гусляра. Хотовид, волхв и сказитель, был дальним родичем Дивислава и в каждую Коляду заново пел сказание о своем былинном предке. И все, кому хватило места в княжьей обчине – родичи во всех коленах, домочадцы, старейшины окрестных родов, наиболее знатные из торговых гостей, кому случилось пережидать здесь праздники солоноворота, пока нельзя было трогаться в путь, – затаив дыхание слушали о том, как зародилась жизнь в этом краю, откуда пошли роды, населяющие ныне берега Ловати.

И каждый слушатель видел мысленным взором юную девушку дивной красоты: еще не опомнившись после превращения, снявшего с нее злые чары старости и смерти, она лежит, раскинув по траве белые руки, разметав золотые волосы. Грудь тихо вздымается, ресницы трепещут, румяные губы чуть заметно улыбаются в ожидании поцелуя добра молодца, который пробудит ее и даст новую жизнь – ей самой, земле-матушке, роду человеческому…