Наталья Нестерова - Стать огнем

Беседы тоже велись, конечно, иногда затягивались за полночь. Включение в семью Василия Кузьмича внесло новые нотки в обычные зимние разговоры. Доктора ценили, высказывали почтение к его годам, знаниям и эрудиции, терпеливо относились к его взрывам, стариковскому бурчанию и обвинениям всех и вся в дремучести. И тем не менее он был немного клоун, объект для шуток. В частности, потому что не понимал местного говора. В бытность земским врачом Василий Кузьмич общался с омской интеллигенцией, которая диалектизмов старалась не употреблять, подражая столичной речи. А с тупыми крестьянами-пациентами какой разговор?

Ты его спрашиваешь:

— Какая боль, режущая или тупая?

— Такая режущая, что тупая, — отвечает.

И еще «но» вместо «да» употребляют.

— Давно эта шишка у тебя вскочила?

— Но.

Что «но», при чем тут «но»? Темные люди.

Медведевым же, в свою очередь, казалось странным, что он не знает таких простых слов, как «анадысь» (тогда), или «зубатить» (грубить), или «взаболь» (в самом деле), ведь их деды и прадеды так говорили.

Василий Кузьмич регулярно попадал впросак, ослышавшись или приписывая диалектизмам неправильное значение. Человек сугубо городской и далекий от сельского хозяйства, доктор однажды увидел племенного быка Буяна в возбужденном состоянии и поразился размерам его пениса. Больше метра между ног болтается, матушки святы!

Приходит как-то Аким с выгона и говорит, что у Буяна пропало ботало.

— Постарел? — качает головой доктор. — Такое великое мужское достоинство его болтало. Коровы потеряли знатного любовника.

Замечание доктора вызвало у всех недоумение. Пока Еремей Николаевич не сообразил и первым не расхохотался:

— Ботало — это не уд, а колоколец на шее!

После этого, кстати, мужики взяли «болтало» на вооружение. Так, наверное, и появляются новые слова.

Метели бушевали по нескольку дней, и Степан часто оставался дома. О том, чтобы добраться до сельсовета, нечего было и думать.

— Зимусь в эти числа так не мело, — сказал Степан, досадуя на простой в работе.

— Зимусь… проснусь… — забормотал Василий Кузьмич. — Сдаюсь! — протянул он руку Петру, признавая очередное поражение. — Что такое «зимусь», скажите на милость?

— Прошлой зимой.

Василий Кузьмич вскочил и принялся расхаживать по горнице:

— Почему вы не можете говорить просто по-русски: «прошлого года, прошлой осенью»? Нет, у вас все с вывертом: «лонись», «осенесь»…

— А у старообрядцев даже свой счет есть, — сообщила Нюраня. — Марфа знает. Посчитай, пожалуйста, от одного до десяти.

— Един, пара, — не поднимая головы от шитья, стала перечислять Марфа, — ерахты, барахты, чивильды, евольды, по-пусту, по-насту, дакинь, вчкинь.

— Что и требовалось доказать! — воскликнул доктор. — Степан, как ты собираешься этих аборигенов вести к светлому будущему, когда у них ерахты-барахты, дакинь-вчикинь? У вас ведь «галиться» означает «издеваться, смеяться», а «галицы» — это рукавицы! Где логика?

Степан принялся рассказывать, как во время войны с колчаковцами их отряду нужно было сделать большой бросок, зайти в тыл противнику. Местных проводников отыскали, но Вадим Моисеевич, командир отряда, только развел руками: ни бельмеса не понимает в том, о чем они говорят. Послали за Степаном, у него с проводниками состоялся примерно такой диалог:

— За курьей старица, а потом прямица в пяти верстах от материка, — говорили мужики. — Дале поньжа, надо крюк давать на каргашак.

— Орудия и обозы пройдут? — спросил Степан.

— Нет-ка, зыбун и ржавца по пояс…

Через некоторое время Степан перевел:

— Они говорят, что после залива, уходящего в луга, будет протока в пяти верстах от основного русла реки. А далее непроходимое болото, надо сворачивать на другое болото, поросшее мелким сосняком. Пушки и обозы там не пройдут, а пехота может, глубина по пояс. Возможно, нам следует разделиться? Живой силой двинем через болота, а обоз и орудия пустим круговой дорогой. Отставание будет на сутки.

— Фактор внезапности, — кивнул Вадим Моисеевич. — Нас ведь не ждут со стороны… как его… каргаша?

Степан как-то вспомнил, что зимой в старательской артели они зачитывались «Тремя мушкетерами», многие куски наизусть выучили. О том, что его прозвали д’Артаньяном, не упомянул. Как умел, Степан пересказал домочадцам содержание, вставляя цитаты по памяти. Но реакция слушателей оказалась холодно-удивленной. Чего тут увлекательного? Они привыкли слушать сказки. Мать Прасковьи была знатной сказочницей. В непогодицу в дом Солдаткиных набивалось много народу, бабы по лавкам сидели с рукодельем, дети на печи, мужики на полу. И Наталья Егоровна, Туся, как ее звали близкие, рассказывала сказки. В них было много повторов, обычно по три: трижды царь гонцов посылал, трижды герой заветной цели добивался — и в каждом повторе слова точь-в-точь повторялись. Возникало чувство дремотной погруженности, будто твой собственный сон тебе излагают. И сон этот волшебный кончится хорошо, и хотя ты его видел-слышал много раз, он тебе не надоедает.

Степан же пересказывал «Мушкетеров» торопясь, путаясь, то поясняя что-то, то злясь на дурацкие вопросы.

Анфиса высказала общее мнение:

— Дребедень! Королева — никудышная царица. То отдала герсагу подвески, то обратно требует, мушкеторов, казенных людей военных, за море гоняет. С жиру бесится и на сторону смотрит. Есть такие бабы, которым мужику голову закружить — превысшее удовольствие. Она ему не даст, а заради интереса повихляется. Опять-таки царь-король должен авторитетную власть иметь, а его карндирал… или как там его, словом, поп, на веревочке водит.

— Мне госпожу Бонасье жалко, — подала голос Нюраня. — Зачем она погибла? Что теперь д’Артаньян всю жизнь делать будет?

Взрослые посмотрели на девочку с легкой насмешкой: баб на свете много, не останется мушкетер монахом.

Чуткая Нюраня верно уловила смысл их молчаливой иронии.

— Другие не такие будут! — выпалила она.

— Странная дисциплина у них в войсках, — презрительно обронил Аким, — захотели — подрались, захотели — ускакали за тридевять земель. С такой армией не повоюешь.

— А дети у них были? — спросила Парася мужа, который сидел, насупившись, досадуя, что не смог донести всю прелесть романа.

— У кого? — не понял Степан.

Он по глазам жены видел, что она хочет прийти ему на помощь, но не знает как. Для нее сейчас материнство — высший смысл жизни, и этот смысл Парася пытается найти в рассказанной истории.

— У королевы, у госпожи Бонасье… Может, у каких иных женщин…

Степан улыбнулся и помотал головой.

— Вы не понимаете! — вскочил Василий Кузьмич. — Это великолепный приключенческий роман! Степан, в сущности, рассказал сюжет точно. Дело не в Степане, не в Дюма — это автор, — а в вас самих, — обвел он рукой сидящих за столом. — Вы дремучи, оторваны от культуры и искусства! Хуже того, вы не любопытны! Вас интересуют только примитивные каждодневные заботы. Вы муравьи! Термиты!