Борис Васильев - Вещий Олег

– Мои уста говорят, что чувствует мое сердце. А оно бьется, когда ты шагаешь, и замирает, когда ты останавливаешься.

– Говори.

Альвена помолчала. Долила вина в кубок Олега.

– Княжич Игорь не цель, а стрела твоего лука, конунг.

Олег хмуро молчал, прихлебывая вино. Потом спросил:

– Что же тогда – цель?

Альвена встала. Скрестив на груди руки, долго ходила по комнате, обдумывая каждое слово.

– Я слушаю, Альвена.

– Три века назад готы отбросили наш народ на восток, – решившись, начала она. – Два века нас со всех сторон теснят славяне. Нам, русам, еще повезло, но где остальные потомки великих росомонов? Рассеяны и искусно стравлены друг с другом, о чем с горечью поется в наших сагах. Твой кровный враг – Рогхард…

– Его дед убил моего деда.

– А кого убил Аскольд? Ты молчишь, конунг? Может быть, ты сам понял свою цель?

– Аскольд – не цель.

– Если не цель, значит – средство: другого не дано. Вся наша земля, вся Старая Руса зажата со всех сторон, бедна и болотиста, и нет у нас своих торговых путей. А Киевская земля, которую захватил Аскольд, богата и обширна…

– Довольно! – резко оборвал Олег.

Альвена замолчала. И молчали они долго.

– Кто рассказал тебе эту сказку? – сурово спросил он. – Старый Донкард или всегда все вокруг знающий Хальвард?

– Я думаю о тебе, конунг, – тихо сказала она. – Днями и ночами – только о тебе. Я – твой сосуд, и во мне бродит твое молодое вино.

– Мы вымираем на этих болотах, – вдруг горько вздохнул Олег. – Нашим женам и детям нечего есть, наши мужчины гибнут в случайных схватках за лодью заморского товара, который хазарские купцы перекупают за половину цены. Ты сказала то, что я хотел от тебя услышать, но почему-то легче мне от этого не стало.

Альвена встала, обошла стол и опустилась перед Олегом на колени. Он смотрел на нее сверху вниз, но глаза его не потеплели.

– Никогда не доверяй своих целей никому, конунг. Это не просьба, это – мольба. Ты воскресишь былое могущество русов из небытия и забвения. Тебя нарекут мудрым, о тебе будут слагать песни, твоим именем станут называть детей. Только никогда не говори об этом с женщинами.

– Даже с тобой?

– Мы говорили о соловьях, мой конунг. Только о соловьях. Я буду твердить это на самых страшных пытках, клянусь памятью матери.

Олег наклонился, приподнял ее с пола за локти и нежно поцеловал в лоб.

У князя Воислава была одна, но существенная для вождя слабость: он любил женщин куда больше сражений и охот. Урменю повезло: он оказался первенцем, а потому и получил как отцовское признание, так и отцовскую любовь. Воспоследствовавшие бастарды ничего подобного уже не получали, кроме свободы, и то только при условии, если оказывались мальчиками: на девочек отцовская благодать не распространялась. Подрастая, они включались в обширную дворню князя, но на большее рассчитывать не могли, так как просто не ведали, что имеют какое бы то ни было отношение к владыке кривичей: Воислав не любил осложнений, ожегшись на своем первенце.

А к женщинам продолжал испытывать уже неподвластную ему нежность. И когда впервые воочию увидел щедрый подарок балтийских торговых людей, до боли пожалел о поспешном обещании отдать его Олегу. Волнистые волосы тяжелого золотого цвета, глубокая синева глаз, отливающая перламутровыми переливами кожа, ослепляющая улыбка, вдруг изменяющая все лицо, взгляд, обжигающий обещанием…

– Как тебя звать?

– Инегельда.

– Откуда родом, красавица?

– Не знаю. Меня отдали за долги отца совсем маленькой.

Князь Воислав глядел на нее, не отрываясь, а где-то шевелилась обидная мысль, что его опять перехитрили, заставив отдать в дар конунгу русов теплую обещающую красоту.

– Ступай.

Он не хотел видеть ее больше, прятал на женской половине и ждал удобного предлога, для того чтобы поскорее избавиться от нее, но избавиться уже не мог. И с лихорадочной поспешностью через особо доверенных лиц подыскивал что-то похожее на заранее оговоренный дар. Тоже – девочку, тоже – рабыню, тоже – красивую, но только не Инегельду. Только не ее, благо что саму Инегельду никто и не видел.

Однако нетерпеливый Перемысл, которому никогда не приедались походы и сражения, а роль посла уже надоела до тошноты, разрушил все сладкие мечтания Воислава, даже и не подумав об этом. Переговоры шли к доброму для обеих сторон завершению, князь и посол обсудили все условия, дотошные бояре солидно и неторопливо взвешивали каждое слово, готовя договор, и Перемысл с огромным облегчением посчитал повеление конунга исполненным. Он и впрямь исполнил его слово в слово, буква в букву, поскольку был точен и старателен, и еще до подписания договора торжественно подарил Смоленскому князю выморочный Изборск в знак вечной дружбы.

О такой щедрости Воислав не смел и мечтать, и заветная мечта подменить Инегельду смазливой девчонкой показалась ему мелкой и пакостной. Изборск не только перекрывал рогам наиболее удобную дорогу в земли Великого Новгорода, но и нависал над их собственным краем подобно занесенному для удара мечу. Конечно, Изборск следовало не просто оживить и отстроить, но и укрепить, что требовало и времени, и средств, однако само его расположение, само обладание им было куда более весомым ключом к Двинскому пути, нежели золотой ключик Рогхарда, хранящийся в изукрашенном ларце. Князь Воислав, тут же выкинув из головы Инегельду, сбивчиво и горячо благодарил, поднимал кубки во здравие конунга Олега и его мудрого посла, а сам с горечью думал, что зря поддался на уговоры чересчур осторожных думцев, зря принял тайного посланца Рогхарда, зря согласился от собственного имени передать Олегу золотоволосую красавицу. Но внезапная щедрость требовала ответного дара, и он послал за Инегельдой.

Она вошла и, потупившись, молча остановилась у порога. Князь подошел и, подавив вздох, сам сбросил с ее головы легкое шелковое покрывало.

– Соблаговолит ли великий конунг русов принять мой скромный дар, воевода Перемысл?

Он рассчитывал на мужскую оценку, удивление, может быть, даже восторг. Но воевода только что хватил полкубка доброго старого меда и был занят столь же добрым куском дичины. Он мельком глянул на девушку и вновь вернулся к закуске, бросив личному челядину:

– В мои покои. Стеречь пуще глаза. Прими мою благодарность, князь.

Инегельду тотчас же увели, а Воислав усмотрел в этом равнодушии опасное несоответствие взаимных даров. И, поддавшись смутной тревоге, негромко сказал:

– Эту деву привезли торговые люди с Балтики.

– Угу.

Нет, воевода решительно не обратил внимания на тонкий намек. И князь вынужден был осторожно уточнить.

– Ее зовут Инегельда.