Борис Васильев - Вещий Олег

– Садись, – неожиданно распорядился Олег. – Ты вообразил, что я сделал тебя воеводой, потому что ты спас мою жизнь? Я – воин, Ставко, и смерть в бою – моя естественная награда. Нет, ты не меня спас, ты спас золото Рюрика, которое дало мне возможность подготовить поход против Аскольда. И всегда спасай то, что может победить завтра, а не то, что должно погибнуть сегодня. На Совете ты поступил наоборот, чем вызвал мой гнев! Ты вселил в славян надежду, что они равны мне и что могут ставить мне, мне, конунгу, свои условия. Ты понял, что ты натворил?

– Не совсем, конунг, не гневайся, – вздохнул Ставко, кое-что уразумев. – Перемысл послал тебе гонца с уведомлением, что на Совет неожиданно прибыл посадник Воята.

– Гонец не нашел меня. Найти и взгреть! Что делал там Воята?

– Подбивал князей дружно выступить против тебя, конунг.

– Вот как?

– По его словам, Рюрик совсем потерял голову из-за того, что отдал под твою руку княжича Игоря. Он намеревается вернуть варягов Вернхира, повелеть им взять Старую Русу и тем самым принудить тебя, конунг, отдать ему Игоря.

Ставко замолчал, давая возможность Олегу понять сказанное. Конунг молчал тоже, сдвинув русые брови. Потом сказал:

– Этот старый лукавый лис Воислав ни слова не обронил о Вояте.

– Именно это и вынудило меня кое-что пообещать князьям, мой конунг. А заодно и показать им наше воинское уменье.

– Что ты еще им наобещал?

– Что ты, мой конунг, не будешь брать Киев приступом.

– А как? Как я буду его брать, воевода?! – рявкнул Олег.

– Не знаю. Только не приступом. Я поклялся на перстне от твоего имени.

– Он поклялся от моего имени, – недовольно проворчал Олег.

Встал, походил по палате. Неожиданно остановился перед воеводой.

– Я выбрал себе невесту. Свадьба – в Киеве. А как я его возьму? Ты – лучший стрелок из лука, какого я когда-либо видел, лишил меня свадебного подарка. Найди Перемысла, ступайте к Донкарду и решайте, что делать. Завтра сообщите мне, до чего додумались.

Ставко встал, направился было к дверям, но остановился.

– А если Рюрик и вправду пошлет гонца к Вернхиру?

– Перехватить гонца! – резко сказал Олег. – Перекрыть все дороги… – И неожиданно вздохнул. – Жаль, Хальварда нет.

– Есть Годхард.

– Годхард – не Хальвард, воевода…

Приблизительно в то же время о Хальварде вспомнили и в другом месте. В личных покоях князя Воислава.

Едва закрылась дверь за конунгом Олегом, как в нее беззвучно проскользнул ближний боярин Воислава. Приблизившись, что-то шепнул.

– Что?.. – вздрогнул князь. – Никто не видел? Проводи в мои покои.

И, не дожидаясь, когда боярин исполнит повеление с поспешностью удалился к себе. Там пометался в полной растерянности и наконец уселся на лавку под узорчатым оконцем, не отрывая встревоженного взгляда от двери. Она отворилась, и вошел Урмень.

– Здрав буди, отец мой и князь.

– Кто разрешил тебе появляться в Смоленске?

– Я исполнил твое повеление, отец. Ты ведь искал меня.

– Ах, да. – Воислав с трудом припомнил темные переходы, смутную тень и собственный шепот: «Найди Урменя». – Однако надобность отпала: я – свободен и только что вернулся с Совета Князей.

– И тотчас же забыл все оскорбления. – Урмень сел к столу. – Вели подать еду. Я не ел два дня.

Воислав хотел разгневаться, кликнуть людей, оборвать и тем поставить на место сына, но – только хотел. А ноги сами понесли его к выходу, и руки сами принесли миски с дичиной и лепешками, а на втором заходе – жбан с квасом и корчагу старого меда.

– Ешь и убирайся в свои леса.

– Пока буду есть, ты расскажешь мне, что же с тобой случилось, если ты решился кликнуть меня на подмогу.

От Урменя веяло силой, которой Воислав не мог противостоять. И сначала с явной неохотой, а потом привычно увлекшись, он рассказал опальному сыну историю и переворота в Смоленске, и своего собственного княжеского унижения.

– Но Хальвард повинился передо мною! – спохватившись, горячо закончил он. – И я, я руководил Советом Князей. Это – великая честь… сын.

Он слегка запнулся на этом слове, а потому и замолчал. Урмень запил еду квасом, сказал вздохнув:

– Оскорбление смывается только кровью, отец. Мне горько напоминать тебе об этом, но это – так.

– Я запрещаю тебе даже думать о…

Урмень невесело усмехнулся:

– Прости, отец, но ты – слабый князь. Не знаю, каков будет твой наследник, но ты родил сильного первенца, и он сейчас клянется тебе, что смоет твой позор кровью. И Хальвард умрет первым.

Воислав вскочил, тщетно пытаясь изобразить гнев на трясущемся от страха лице.

– Повелеваю тебе, Урмень, без промедления покинуть мои покои и убраться в свои леса!

– Я – изгой, князь, а потому исполняю лишь те повеления, которые хочу исполнить. А я хочу смыть позор с моего отца.

– Какой позор, какой?.. – в отчаянии замахал руками Воислав. – Русы пришли на нашу землю, русы! Конунг Олег считает меня своим союзником, и я сделаю все, чтобы избежать его гнева.

– А я буду мстить, отец. Мстить захватчикам нашей земли, и ты правильно сделал, что напомнил мне о них. Я буду мстить всем грабителям, всем обидчикам славян, будь то русы, варяги или кто еще. Всем, кроме своего побратима.

Князь Воислав как-то вдруг съежился, опустив плечи и уронив голову на грудь. Он знал непреклонность своего первенца и с ужасом думал о том, какие беды принесет всем кривичам его неуемная ярость.

– Я еду навестить матушку. – Урмень встал. – Передать ей поклон от тебя?

Воислав молчал.

– Молчишь? – Урмень грустно улыбнулся. – А ведь ты и сейчас все еще любишь ее, иначе сделал бы меня холопом, а не княжичем-изгоем. Она по-прежнему прекраснее всех на свете.

Низко поклонился князю, так и не нашедшему в себе сил посмотреть на сына в последний раз, и вышел.

Через день по выезде из Смоленска в ранних осенних сумерках он достиг уединенной усадьбы. Здесь его встретили мать, немногочисленная челядь да совсем уж малая охрана.

– Где Одинец, матушка? – спросил Урмень, едва переступив порог. – Он исполнил мое повеление?

– Одинец уехал. – Мать улыбнулась. – А повеление – в моих покоях. Хочешь пригласить ее к застолью?

– По ее вине погиб отважный витязь, но целилась она в любовь моего побратима.

– Ее заставил это сделать Хальвард, мой сын. Она сама все мне рассказала со слезами и раскаянием.

– И ты веришь ей, матушка?

– Верю, мой сын. И хочу, чтобы ты пригласил ее к семейному столу. Мое сердце говорит мне, что ты нашел то, о чем и не помышлял.

Урмень молча всмотрелся в ее улыбающееся лицо, молча, не сняв оружия, прошел на женскую половину. Шел, звеня железом, и служанки разбегались перед ним. Но Инегельда осталась там, где стояла, склонившись в низком поклоне. Он долго смотрел на стройную девушку в светлом платье, на золотые, рассыпанные по плечам волосы.