Эдвард Радзинский - Загадки любви (сборник)

Значит, выхожу я как-то бухой из их кабака: обмывали торговое соглашение. Пил я всякую ихнюю гадость, закусывал тоже какой-то ихней пакостью – жареными воробьями и т. д. И вижу: недалеко от моей машины стоит Она. Ну, индийская принцесса абсолютно! Я ее поманил для смеха – и она, к моему ужасу, подходит! Я огляделся: никого. Сажаю ее в машину – и рванули. Вот как пьян был! Кладу ей руку на плечико… на коленку… Она молча перед собой смотрит, будто ничего. Хоть бы убежала, хоть бы послала. Я бы с облегчением ее отпустил! Ни хрена – сидит! Ужас! А во мне – любовь. И все сильнее! Чуток ее погладил рукой – а она так нежно провела щекой по моей руке. Я ведь пьян был, – а помню, все помню! А потом как взглянет: ну, Будда! Будда!

Тогда я и решился: живем-то один раз! Отъезжаю в сторону, открываю багажник, потом гляжу на нее. Она молча вылезает и ложится в багажник. И как она там «сгруппировалась», не знаю, – на Востоке это умеют, – но уместилась в багажнике! Въезжаю в торгпредство. Учтите – с самого начала она ни звука не проронила. Только одни глаза. Господи, пощади!

И вот я с дьявольской хитростью доставляю ее в квартиру. Жены нет – жена у отца в Союзе.

Короче, стоим мы в комнате: она ни слова. Я ее раздеваю: она не шевелится. Только едва заметными движениями тела, да так ритмично, так нежно, будто в танце движется, помогает мне себя раздевать. Тут я еще выпил. Со страху! И еще. А она стоит – статуя. И когда я обнял ее, почувствовал запах сандалового дерева.

И тут вдруг испугался. Влюблен-то влюблен, да ум остался. Думаю, взял ты ее у кабака. А у тебя жена. И не просто жена, а дочь такого-то. Если наградишь ее – тебе башку, как цыпленку, отвертят. Нет, думаю, предосторожность. И хоть пьян был, как паскуда, сил хватило развести ванну. Причем – кипяток, чтоб все бактерии – на фиг! Высыпаю туда пакет марганцовки – чтоб добить эти самые бактерии. И сажаю Будду в черно-красную ванну из марганцовки.

А сам иду добавить. Налил раз – порядок. Налил два – стакан из рук на ковер! Полез я за стаканом… а когда глаза открыл – уже утро.

Встаю. Чувствую: что-то было. А что было – не помню! Пытаюсь вспомнить – не могу. Иду на кухню, выпиваю рюмашку, ставлю кофе. Иду в ванну принять холодный душ. Открываю дверь – цепенею: в ванне сидит прекрасная девушка, абсолютно голая… И молча смотрит перед собою…

Тут, естественно, все вспоминаю. Ну, хрен со мной, дураком. Но она-то… Она-то… Сидит голая в остывшей, кроваво-черной воде точь-в-точь в той же позе, как я ее туда посадил.

О подлинная женственность! Как жить после этого?

Ну, дальше – про утро, про все, что было, про торгпреда, развод и т. д., и т. п. – хрен с ним, это неинтересно!

От любви к иностранкам перешли к другой диковине – к любви к астрономии.

Из темноты заговорил старческий голос.

Некий ответственный работник, которого недавно назначили руководить планетарием, однажды ночью сидел в своем учреждении. В те далекие сороковые годы ответственные люди работали по ночам, а днем спали… Это я поясняю для молодых людей.

Итак, наш работник сидел в своем кабинете, когда зазвонил тот самый особый телефон. Работник бросился к телефону и услышал в трубке совсем ответственнейший голос. Работник задрожал. Поздоровались.

– Окно от тебя далеко?

– Нет, – с трудом вымолвил работник.

– Подойди… Звезду справа видишь? Ну, такую блестящую… Слева от Большой Медведицы?

– Вижу!

– Сейчас у товарища Сталина в кабинете поспорили товарищ Каганович и товарищ Молотов. Товарищ Каганович говорит, что это – Орион, а товарищ Молотов, что это – Кассиопея. Ты сам-то знаешь, какая это звезда?

– Нет, – совсем испугался наш работник. – Я ведь недавно работаю с этими… астрономами.

– Тогда узнай там у своих подопечных и нам отзвони. Задание ясно?

Естественно, работник тут же начал действовать. К сожалению, в планетарии никого не было ночью, кроме самых ответственных лиц. Но те плохо знали астрономию. Пришлось искать другие каналы.

И вот ночью к дому известного московского профессора А-ского подъехала черная машина. Профессор А-ский в ту ночь не спал. У него резко подскочило давление, потому что в этот день в планетарии прорабатывали его друга, профессора Б-ского. И теперь А-ский лежал, вспоминая свое выступление. Из очень понятного человеческого чувства он выступил против друга Б-ского с удивительно пламенной речью. Но сейчас он думал совсем не о речи. То, что Б-ский был его друг, означало, что скоро может наступить и его очередь.

Вот в этот момент тревожных раздумий и раздался звонок. Пронзительный, надо сказать, звонок. Тот самый, можно сказать, звонок. Было два часа тридцать минут, это был очень серьезный час ночи.

Звонок неистовствовал. А-ский встал, надел штаны, жена сидела на кровати, бессмысленно повторяя: «Пуговицы, пуговицы нету». Звонок безумствовал.

Он открыл дверь. И увидел двоих. И рухнул навзничь.

В два сорок пять наш ответственный работник узнал о скоропостижной смерти А-ского. Прошло уже сорок пять минут, а простого задания выполнить не могли.

В два пятьдесят наш работник позвонил своему помощнику, и тот незамедлительно дал ему фамилию другого консультанта – членкора В-ского.

Опять завели черную машину, поехали.

Членкор В-ский был другой ближайший друг безродного космополита Б-ского. Они с ним долго работали в Ленинграде, в Пулкове. Поэтому, когда начались проработки Б-ского (а проработки эти проводились и в Ленинграде, и в Москве), членкор В-ский придумал благородный выход: когда Б-ского прорабатывали в Москве, он садился в ночной поезд и уезжал в Ленинград. Когда же проработка шла в Ленинграде – он, естественно, возвращался в Москву.

В этот день Б-ского прорабатывали одновременно и в Москве, и в Ленинграде. Поэтому наш В-ский махнул на все рукой и сказался больным. Он улегся в постель, вызвал врача, но ему чудилось, что врач как-то странно расспрашивал его о здоровье. Членкор В-ский в ту ночь не мог заснуть: он все вспоминал лицо врача.

И когда в три двадцать пять резко зазвонил звонок, членкор В-ский даже усмехнулся. Этого он уже ждал. Он был холостяк, ему было шестьдесят три года, жизнь была прожита. Под неумолчный звонок он раскрыл окно, посмотрел на яркие звезды и полетел в звездную ночь.

В четыре часа пять минут наш ответственный работник узнал о происшествии с В-ским. Только тут он осознал свою ошибку: надо прежде звонить по телефону, а потом уже – в двери!

Обливаясь потом, чувствуя, как дрожат колени, бессмысленно повторял он фразу:

– Звонить надо было по телефону!

В четыре пятнадцать он затребовал номера телефонов оставшихся светил астрономии. До четырех пятидесяти он звонил по квартирам, объясняя разбуженным профессорам смысл вопроса. Его посылали к чертям, считая это ночным розыгрышем. На вторичные звонки просто не поднимали трубку: думали, что розыгрыш продолжается. Наконец молодой профессор Ц., которому он успел проорать в трубку: «Только не пугайтесь, ничего серьезного», – начал с ним разговаривать. Было пять утра, и звезды на небе выглядели неважно. Но молодому профессору все-таки удалось установить имя светила.